Переписка Е.И. Дмитриевой и М.А. Волошина

1908-1910 годы

Петербург

16-го мая (1908). Пятница

10 ч<асов> веч<ера>

Я почему-то не знала, писать Вам или нет. Теперь, когда еще нет от Вас вестей¹; думала — не надо напоминать и многое другое — ненужное, наверно. И для того, чтобы было верно — и честно — пишу. Хотелось давно; старалась привести мысли в порядок — определить связь — не могла; мысли из синего стекла застывали и не двигались, и я перехожу от одной к другой — вспоминаю. Сегодня Вам 31 год² — ведь да; думала об этом вчера и сегодня проснулась с этой мыслью; было нужно что-то сделать, м<ожет> б<ыть>, написать Вам. Потом немного теряются силы, о, не совсем, немного только: п<отому> ч<то> Вы уехали, не вижу Вас и не пью чего-то (?) прохладного в Ваших словах, я не знаю что — это, но в этом есть и вера. Но потому и хорошо, что Вы уехали, п<отому> ч<то> лучше самой, так труднее. Вы когда-то говорили, что этот путь — сперва дает сомненье и долгую тоску, и одиночество. И теперь оно пришло, одиночество — пришло, и я одна, к<а>к Агарь в пустыне³. Только я верю, что так нужно. И потом было так нужно, чтобы Вы прошли мимо, т<ак>, к<ак> Вы и сделали; иногда мне кажется, что Вы оттуда, что Вы проходите мимо всех — только проходите, подходя ко всем близко и не приближаясь ни к кому⁴. Это можно писать? Можно мне писать все, что мне хочется?

А то я буду бояться.
Но часто — очень часто кажется, что Вы оттуда:
«Оттого на усталом лице
Ваши очи прозрачны и сини;
Близок час. Я Вас вижу в венце
Из засохшей и горькой полыни»⁵.

Мне хочется говорить Вам очень много, так, как я никому не говорила; говорить о своей жизни, кот<орая> для всех неясна.

И с Вами говорить легко и не страшно.

А о том «пути» я думала много⁶. И в нем, в самом у меня много сомнений, чувство, что скоро я переступлю черту, что потом назад не будет возврата; и не боязнь, а ужас выбора. Как будто все, что было во мне и около меня, ушло, и я одна в свободном выборе. А я еще так мало знаю, так мало — бесконечно.

Учиться! Да, но ведь для этого уже нужен этот выбор. Я так ясно вижу перед собой два пути, серые и холодные, один из них могу оживить. Но уже нет возврата к прошлому, туда, где было и «да», и «нет», и «может быть» — теперь пришло время выбора.

И знаю, что выберу яркий путь, если убью в себе все ненужное, если оправдаю его до уничтожения. Пишите мне, пожалуйста, Макс Александрович, про что-нибудь. Вам хорошо? Уже в Финляндию. А мне странно теперь.

«В прошлом разомкнуты древние звенья
В будущем смутные лики теней»⁷.

Жму Ваши руки.

Дмитриева.

Послала о Граале⁸. Есть уже?

О Claudel’e⁹ брат написал в Chefao¹⁰ человеку, кот<орый> его хорошо знал.

Письма к Волошину интересны тем, что охватывают период с 1908 по 1928 год и обращены к одному из самых близких Дмитриевой людей. Двенадцать из них были опубликованы с некоторыми купюрами Глоцером (Новый мир. 1988. № 12, с. 153-158). Данные двадцать пять писем печатаются по тексту: «Из мира я должна уйти неразгаданной…», письма Е. И. Дмитриевой (Васильевой) М. А. Волошину, Русская литература, 1996, № 1, с.210-235. Публикация В.П. Купченко.

1. Волошин выехал из Петербурга в Европу около 11 (24) мая 1908 года. По пути в Париж навестил в Гамбурге М.В. Сабашникову и встретился с Р. Штейнером.

2. Волошин родился 16 мая 1877 года.

3. Агарь — служанка Авраама, бежавшая от притеснений его жены Сары на родину в Египет через пустыню Сур (Быт. 16).

4. Перифраз некоторых стихотворений Волошина. См., например: «В вашем мире я — прохожий/ Близкий всем, всему чужой» («По ночам когда в тумане…», 1908).

5. Видимо, стихи Дмитриевой.

6. Речь, по-видимому, о теософии.

7. Цитата из стихотворения Волошина «Быть заключенным в темнице мгновенья…» (1905).

8. Грааль — чаша благодати, в которую была собрана кровь Иисуса Христа при распятии. История поисков св. Грааля стала мотивом многочисленных средневековых преданий. Дмитриева, возможно, имеет в виду свое стихотворение 1907 года «Мое сердце — словно чаша…».

9. Волошин интересовался творчеством П. Клоделя, перевел его поэму «Музы» («Аполлон». 1910. № 9) и мистическую драму «Отдых седьмого дня» (не опубл.). В 1895 — 1900 годах Клодель был на дипломатической работе в Пекине; его увлечение Востоком прослежено Волошиным в статье «Клодель в Китае» («Аполлон». 1911. №7).

10. Брат Дмитриевой Дмитриев Валериан Иванович с декабря 1904 года находился на службе в китайском порту Чифу, куда и написал, по просьбе сестры какому-то знакомому.

9 июня (1908). Халола¹¹

Понедельник

Дни странно сплетаются, образуют какой-то круг, отдаляют прошлые, шумные дни.

Когда на мой стол ложатся темно-зеленые, Ваши, конверты, мне нужно порвать какую-то паутину, чтобы вглядеться в Ваши буквы. И в то же время я много думаю о Вас, чувствую Вас. И сейчас мне хочется писать Вам что-то страшно важное и красивое, но слова еще не подчинены мне. Но не грустно от этого: знаю — поймете в просветах.

У нас много сирени и яркие, солнечные дни. Посылаю Вам веточку — мне всегда нужно посылать Вам цветы¹² — Вам нельзя иначе — Вы ведь это тоже знаете. Теперь, сейчас я вижу Ваш Париж, и меня тянет туда — я так люблю его; у меня в Париже — другая душа и другая жизнь — в Париже я воспринимаю яркие краски и лучше вижу сумерки… Если можно, то что-нибудь про Париж — из стихотворений, знаете то, где «смотрят морды чудовищ с высоты Notre-Dame», а потом то, где есть «золотые числа Пифагора», и то, где «сапфир испуганный и зрящий»¹³.

Только когда-нибудь, когда захочется писать, когда не скучно и все такое… Все, что есть в В<естнике> Теос<офии>¹⁴, я читала, а «Декламатора»¹⁵ нет; многие из стихотворений, кот<орые> есть у Марго¹⁶, я знаю уже, и они у меня есть.

Да, я слишком много бываю в себе, это выходит непроизвольно; я целую неделю лежала, одна; было страшно жарко, и из города пришли злые вести — у меня хлынула кровь горлом, и я лежала, нельзя было даже двигать пальцами, можно было только думать. Теперь не так: я много занимаюсь и гуляю, читаю все, что не дает мне думать. В моем дне много ритма.

Где же мне жить, как не здесь? Я такая же, как и они. Смерть тоже ходит около меня, но они ее боятся, а я нет — и потому она не властна надо мной. Здесь рядом санатория, и в ней я лечусь — оттого я и здесь.

Здесь страшно и безнадежно.

Здесь не только ждут смерти, здесь еще плачут о жизни, и она сюда приходит, принимая странные, едкие формы. И от невозможности восприятия ее, плачут целые ночи; нужно долго гладить руки и говорить печальные слова о Радости, чтобы перестали. И то ненадолго. Но во мне самой, наряду с тоской, есть Радость, я могу слушать жизнь, и мне не так трудно.

У меня есть книги, сирень, ко мне приходят Ваши письма.

Дмитриева.

11. Правильно: Халила — климатический курорт в Финляндии в двадцати километрах от станции Новая Кирка. В «Путеводителе по Финляндии» Г. Москвича (СПб., 1914) Халила; описывается как «живописная местность с огромными сосновыми лесами, расположенными по высоким склонам, близ небольшого озера». Первое письмо из Халилы Дмитриева послала Волошину 30 мая 1908 года; в Петербург она вернулась 14 августа. Санатория в Халиле состояла из трех отделений, женское носило имя Александровского. В этом двухэтажном здании с девятнадцатью палатами (каждая на две-три пациентки) находились также медицинские кабинеты, библиотека, столовая и крытая веранда для прогулок в ненастную погоду. Однако Дмитриева жила по соседству с санаторией.

12. Дмитриева любила вкладывать в свои письма засушенный цветок или лист растения. В дальнейшем этот обычай сыграл свою роль в мистификации от имени Черубины де Габриак.

13. Строки из стихотворений Волошина «Дождь» (1904), «Сердце мира, солнце Алкиана…» (1907), «Вечерние стекла» (1907).

14. «Вестник теософии» — религиозно-философский журнал, выходивший в Петербурге с 1908-го по 1918 год под редакцией А. А. Каменской.

15. «Чтец-декламатор» — популярный литературно-художественный сборник, выходивший в Киеве под редакцией И. И. и Ф. М. Самоненко начиная с 1907 года и выдержавший несколько изданий. В 1912 году три стихотворения Черубины де Габриак были напечатаны в четвертом томе (изд. 2-е) этого альманаха.

16. Гринвальд Маргарита Константиновна. Подруга Дмитриевой. Летом 1908 года жила в ателье Волошина в Париже. «Девочка» или «Веселая девочка» — так прозвал ее Волошин.

20 июля — 2 Авг<уста>

Halola

Я очень много читала это время, очень много — запоем. Читала, не видя лиц кругом, с утра до вечера.

Читала Ницше, Достоевского, Штейнера¹⁷, Безант, Библию, Бальмонта, Сер<гея> Трубецкого и По. И были такие полные, солнечные дни; один день уходил за другим, давая какую-то стройную, сверкающую нить.

Дни, кот<орые> я читаю все, м<ожет> б<ыть>, лучшие во мне — п<отому> ч<то> я тогда творю то, что я читаю; иногда бывает такой восторг, что оставляешь книгу и закрываешь глаза.

Теперь прошли эти дни, но они вернутся. Так хорошо, точно сама Жизнь смотрит.

Представление о Вас у меня связано с васильками и са<п>фирами¹⁸; и Ваши конверты мне будят эти образы. У меня теперь есть в душе много слов, которые я потом скажу Вам, — так хорошо, что Вы есть; если бы Ваши слова умерли в книгах, и если бы я читала их, то в них не было бы запаха каких-то пряных, грустных лесных трав, и я бы не поняла их сердцем. М<ожет> б<ыть>, Ваши слова и больше Вас, но если бы в них не было Вас, то они не шли бы в сердце.

Я, наверное, очень скоро уеду отсюда — мне хуже делается; я поеду домой, легче станет в комнате с моими вещами. За это лето я почти ничего не сделала из того, что хотела, болезнь мешала мне, но зато многое во мне уяснилось, и лето дало много покоя.

Внешне этой зимой моя жизнь очень изменится, она будет гораздо тяжелее, я буду много работать¹⁹, а, наверное, это трудно, я раньше никогда много не работала; но я этому тоже рада, я хочу полной усталой зимы.

Вы вернетесь в Россию в Петербург или только будете в нем проездом?

Я хотела бы, чтоб Вы были в Петербурге — так мне нужно, и так будет легко. Знаете — у меня какое-то к Вам мистическое чувство: Вы²⁰ заставили белого человека показать мне лицо, и вот теперь, когда он ушел надолго, остались Вы.

М<ожет> б<ыть>, не нужно говорить это? Но думаю, Вы знаете уже это. А Вам не станет трудно от того, что нет «Руси»²¹? Вам больно оставлять Париж? Я бы тогда не хотела.

Мне грустно уходить от этого письма. С Вами — тихо.

Е<лизавета>.

17. Книга Штейнера «Теософия. Введение в сверхчувственное познание мира и назначение человека» вышла на немецком языке 1904 году, первое русское издание появилось в 1910 году (пер. А. Р. Минцловой), В письме к Волошину от 30 мая 1908 года Дмитриева сообщала, что переводит эту книгу Штейнера.

18. Сапфир был один из любимых драгоценных камней Дмитриевой; упоминается в ряде ее стихотворений.

19. Весной 1908 года Дмитриева окончила петербургский женский Педагогический институт (на Малой Посадской ул., д. 26); с осени ей предстояло учительствовать.

20. Здесь и далее слова, выделенные нами курсивом, подчеркнуты Дмитриевой.

21. «Русь» — ежедневная газета, выходившая с декабря 1903 года под редакцией А. А. Суворина; Волошин сотрудничал в ней как парижский корреспондент с 1904 года. О прекращении издания газеты он извещал мать в первых числах июля 1908 года (по новому стилю). «Как же без Руси» в Париже?» — спрашивала она 11 июля (28 июня) в своем ответе на это, несохранившееся его письмо. Однако 1б(3)августа Волошин сообщал ей, что «Русь» «возрождается». Газета стала выходить под названием «Новая Русь» (1908-1917).

19 сент<ября>

2 окт<ября>

<1908> Петер<бург>

Я недавно была у Каменской²² — Вы ее знаете; какое у нее странное лицо и странный взгляд — помните их? Я была у нее и думала тоже об Иуде — я много о нем думаю; все, что Вы узнаете о нем — Вы напишите мне — хорошо? Ту легенду, связанную с Notre-Dame, кот<орую> Вы говорили мне весной, я нашла недавно в «<Le> Jardin d’Epicure» — France’a²³ — Вы ее прочли там? Рассказывали мне Вы ее несколько иначе — лучше, ближе. Но Вы не сказали, что аббат Oegger пошел потом проповедовать религию любви во имя отверженного Иуды! Передо мной лежат мемуары Казано-вы²⁴ — я теперь буду их читать. Последнее время читала так мало, все время не смотрела в будущее, а опускала глаза в настоящее; от этого у меня сильно все время болела голова. И все-таки настоящее не устраивается. Теперь я буду много читать, особенно стихи, без них грустно; недавно прочла «Oeuvres posthumes» Baudelaire’a²⁵, читали ли Вы это; так хорошо, много неизданных до сих пор стихотворений и потом его дневник — я больше всего люблю читать записки и дневники — это так сближает. Этот цветок нехороший на вид, желтый, но он принесен из церкви, был в венке около Креста, кот<орый> выносят 14 Сент<ября>. «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и святое воскресение Твое славим».

Оттого и посылаю. Вы теперь сами видите Марго, и знаете какая она.

Если можно, напишите мне поскорее; все время так грустно и пусто на душе, хочется, чтобы Вы говорили. У Вас тихий и ласковый голос. Вам хорошо? Иногда думаю, что в январе Вы приедете — и я Вас увижу, но до этого еще много месяцев, и я не знаю, что они мне скажут. На столе у меня белые астры, точно звезды.

23. «LeJardin d’Epicure» («Сад Эпикура», 1894) — книга эссе и афоризмов Анатоля Франса. В ней изложена легенда о викарии собора Нотр-Дам де Пари Эжже, последователе шведского мистика Сведенборга. В своей книге «Подлинный мессия» (1829) Эжже предпринял попытку реабилитировать Иуду Искариота — идея, проповедовавшаяся древней сектой манихеев и заключавшаяся в том, что предательство Иуды было необходимо для совершения Христом подвига самопожертвования, и потому его «безымянная жертва» тоже является подвигом; ее разделяли также А. М. Ремизов и Волошин. Об отношении последнего к Иуде см.: Купченко В. Подвиг высшего смирения//Наука и религия. 1992. №2. С. 16—19.

24. Видимо, Казанову рекомендовал прочесть Дмитриевой Волошин: это же он позднее, в 1910 году, предложил Цветаевой.

25. Имеется в виду издание «Oeuvres posthumes» Шарля Бодлера, вышедшее в 1887 году. В 1907 году в Москве был издан дневник Бодлера «Мое обнаженное сердце» (пер. Эллиса).

13 октября

1908 года Петербург

Уже очень давно от Вас нет писем, очень. Теперь мы пишем друг другу полуоборванные письма, останавливаемся на полусловах, у меня такое чувство.

Точно с Халолы я потеряла Ваши письма, точно я не пишу Вам письма, а «переписываюсь».

Почему все стало так? Я много об этом думала, и мне было больно. Потому что в Вас для меня много; Вы это знаете.

Вы для меня поэт страшно близкий своим творчеством, в Вас для меня скрыты многие слова, и потом я Вас очень люблю.

И потому, если уйдете или пройдете, то будет горько; только все-таки Вы проходите или уходите, если это нужно.

Вы знаете, а я ничего не знаю. Может быть, в Халоле я все оставила, а Вы думаете, что я теперь пустая, да. Вы это думаете?

Это совсем верно, я теперь стала очень, очень скучная, у меня пустая душа. Моя внешняя жизнь идет так скверно, так некрасиво и одиноко, что я боюсь; боюсь, что она отраженье внутренней.

У меня теперь есть испанская книга об одной мистичке, Maria de Agreda²⁶, я ее читаю, и мне хорошо.

Потом я перевожу один испанский рассказ²⁷.

Даю уроки русской истории в гимназии²⁸. У меня много девочек, которые говорят, что «Олег был царь варягов и сделал Корсунь русской столицей»²⁹. Мне жаль, что их нужно поправлять.

Иногда я думаю, что Вам самому нехорошо, тогда хочется быть очень ласковой. Но чувствую себя беспомощной.

Вы весной сказали, что нужно сожаление, т<ак> что не нужно и писать мне, если это все прошло.

Но если Вы не пишете случайно, то напишите поскорее, милый Макс Александрович; я очень устала.

Л<иля>.

29. Древнерусский князь Олег Святославич (сер. XI века — 1115) владел Ростово-Суздальской землей, княжил на Волыни и в Тмутаракани; ни к варягам, ни к византийскому владению в Крыму городу Херсонесу (Корсуни) не имел отношения.

17/30 X. <19>08 г<ода>. St. P<e>t<e>rsb<u>rg

Накануне Вашего письма у меня была Ваша «Девочка» (п<отому> ч<то> для меня она — Маргоша, т. е. сделано все, чтобы испортить ее жемчужное имя). Она еще полна Парижем и вами (с маленькой буквы, п<отому> ч<то> здесь есть и Яков> А<лександровач)³⁰, рассказывала много и бессвязно, хочет она тоже очень многого и безграничного. А у меня в моей комнате всегда тихо и немного грустно, лежит очень много книг, кот<орые> никогда нельзя прочитать, сейчас опущены шторы и болит голова³¹. И от этого фразы — неверные и лохматые, но все-таки я буду сейчас писать Вам. Скоро у меня в руках будет переписка Maria d’Agreda, это два толстых тома с миниатюрами, с сохраненной орфографией³², и я уже радуюсь — Вам переведу те фразы, кот<орые> меня остановят. Я уже слышала о Вашей статье в Золотом Руне³³ — мне говорили, что ее нужно читать — я достану — постараюсь. А афоризмы Ваши будут в следующем №³⁴? Просила Вас об Иуде, п<отому> ч<то> в «Эпохе» (кажется, в ней)³⁵ было написано, что Вы пишете о нем статью — я и думала, что она уже окончена.

Было ли где-нибудь напечата<но> Ваше длинное стихотворение, где есть строчки «и были дни, как муть опала, и был один, как аметист»³⁶.

Я все о нем думаю в последнее время, читаю много франц<узских> стихов, очень много Alfred de Vigni³⁷, у меня сейчас какое-то сомненье, кажется, что Вы не должны любить его? А я люблю, как-то почти все в его стихах принимается мной, только нехорошо, что он не любит деревьев, трав и цветов.

Теперь без них грустно и печально; все время дождь и серый, мягкий туман; в нем вчера были совсем белые похороны.

В такую городскую осень я совсем перестаю быть самой собой, или, м<ожет> б<ыть>, делаюсь сама собой, я не знаю; моя внешняя жизнь идет ровно и нехорошо, безо всяких изменений; а во внутреннюю вошла тоска, она приходит каждый вечер около 7-ми часов, и весь вечер я не знаю, что мне делать, и как уйти от нее. Около 11 -ти она куда-то исчезает, и а остаюсь одна, усталая и измученная, и произвожу «грустное .впечатление», как говорят. Теперь, сейчас половина седьмого, и она скоро придет.

Вы теперь, вероятно, дома и читаете, или пишете, у Вас хорошо и уютно.

А я сейчас заклею это письмо и пойду опустить его, буду ходить по темным улицам с дождем.

До свидания.

Лиля Дмитриева.

31. Позже Дмитриева писала Архиппову из Екатеринодара: «Скучаю по моей комнате в Петербурге, затянутой темно-лиловыми розами, о бюсте Данте из мрамора, о старинной, затканная жемчугом, иконе «Всех скорбящих», о гравюре XVI века, — св. Терезе, о письменный столе красного дерева и темном фиалковом кресле.» Ср. стихотворение Волошина «Ты живешь в молчаньи темных комнат…».

32. Имеется в виду переписка Марии д ‘Агреда с испанским королем Филиппом IV, изданная в двух томах в 1885 году.

33. В 1908 году в журнале «Золотое руно» были напечатаны статьи Волошина «Демоны разрушения и закона» (№ 6) и «Устремления новой французской живописи» (№ 7/9).

34. Видимо, имеется в виду статья «Horomedon» — классификация видов искусства в соотношении с категорией времени, которая была опубликована в «Золотом руне» лишь в 1909 году (№11/12).

35. Анонс несуществующего «рассказа» Волошина в петербургскую газету «Эпоха» (1908. 22 сент. №2) дал А. Ремизов.

36. Начальные строки стихотворения Волошина «Второе письмо» (закончено весной 1905 года; обращено к М. В. Сабашниковой). Впервые опубликовано в «Золотом руне» (1906. №7/9).

37. Прямых оценок творчества Альфреда де Виньи в статьях и письмах Волошина нами не обнаружено. Однако, по воспоминаниям Ю.Л. Оболенской, летом 1913 года Волошин читал ей вслух поэму Виньи «Моисей» (1822).

8/21.XI.08. StPtsbrg.

Уже давно от Вас нет письма, я совсем не боюсь и знаю, что оно придет. Но мне скучно без Вас, милый Макс Александрович. У меня теперь очень много занятий и уроков, и разных ненужных работ, т<ак> ч<то> целые дни я сижу в Публ<ичной> Библ<ио-теке>, а по утрам даю уроки. Встаю для меня непривычно рано и очень устаю. Людей не вижу. Не вижу и себя. Когда есть свободное время, то перевожу испанские легенды, думаю о том, что когда Вы приедете, я расскажу их Вам, и они Вам понравятся. Мне — невесело. У мамы последнее время опять плохие нервы, и это тяжело. Мне хочется это написать Вам, п<отому> ч<то> я никому не говорю об этом. Но на весь декабрь мама уедет к брату, и я буду одна — отдыхать. А Вы не больны? Это мне почему-то сейчас пришло в мысли и мне не хочется этого. Вы много работаете теперь и хорошо ли Вам? Я совсем одна весь день, и в уроках, и в П<убличной> Библ<иотеке>, и вечерами в моей комнате; и читаю Брюсова, я его мало знала. У Вас нет Вашей карточки, большой и хорошей, а то на маленькой не разобрать черты лица.

Я о Вас много думаю. И грустно, что нет Вас.

Лиля Д<митриева>.

24/7.Х1.<19>08

Вот сегодня радостно и светло; вернулась домой усталая, п<отому> ч<то> встаю рано (а я этого не умею), и мама дала Ваше письмо, и оно сразу дало мне много мыслей и радости. Ваш бюст такой хороший, и, Вы правы, значительный³⁸. Лицо греческого мудреца, не совсем Зевса, я его не очень понимаю, а Вы похожи на Эврипида. А потом этот бюст не будет у Вас? Его уже нельзя будет увидеть.

Он будет Вашим?

То, что Вы написали про Ваше состояние во время лепки этого бюста, вдруг напомнило мне «Портрет Дориана Грея» и «Овальный портрет» По, и стало страшно, Ваша душа не уйдет за этим бюстом³⁹?

Я знаю Аделаиду Герцык по стихам в «Цветнике Ор»⁴⁰уже давно и люблю ее, а из стихотворений три: про трех сестер в башне, оно чудесное, про ключи от жизни, на дне моря, и о том, как она «освящает времени ход, чтоб все шло, как идет» ⁴¹.

И потом она тоже любит осень; хорошо, что она теперь с Вами.

Я, непременно, пойду к Елене Оттобальдовне⁴², п<отому> ч<то> мне хочется знать ее.

Только немного страшно, но совсем, совсем не тяжело.

А потом будете и Вы.

Теперь, что я? У меня нехорошие утра, когда хочется спать, болит голова и нужно давать уроки; а потом, часов с трех я свободна; маме⁴³ теперь лучше, почти хорошо физически, но нравственно в ней что-то уснуло. Точно она может только страдать и тогда терять разум, или быть тупо-равнодушной. Теперь она — здорова, но точно заснула, точно не она. Теперь скоро она уедет на две недели к брату, и я останусь совсем одна; и я жду этого.

Так нужно мне быть одной, но этого никак нельзя сделать. Около меня много людей, и вечера мои коротки; правда, есть много людей, которых нужно любить, а это единственное, что я немного умею делать, значит я должна это делать, хотя не всегда выходит это так, как я хочу, не умею я так любить, чтобы все блестело. И от этого много грусти и печали. Рядом со мной живет теперь одна моя подруга, кот<орая> проходит через всю мою жизнь. У нее много горя и ее зовут Майя⁴⁴; теперь я вижу ее часто и не знаю, как ее нужно любить, и от этого мне тоже грустно. П<отому> ч<то> нужно как-то особенно сильно, глубоко.

Потом я пишу стихи, кот<орые> совсем не такие, как мне нужно, и их я не люблю. Теперь у меня на душе поздняя, темная осень и еще нет снега. Если бы это скоро прошло! Я была несколько раз у теософов, они чем-то манят меня, но что-то стоит между мной и ими — я больше люблю читать их книги.

А мои испанские легенды такие хорошие: они Gustavo Becquer'<a>⁴⁵, писателя XIX века, я их все читала несколько раз, но перевожу лишь вторую, про принца, кот<орый> полюбил, как женщину, лунный луч.

Мне хочется сказать Вам гораздо больше, чем я пишу, но еще все нет слов.

До свидания.

Лиля Д<митриева>.

38. Бюст Волошина лепил живший в Париже польский скульптор Эдвард Виттиг (1879-1941); его творчеству Волошин посвятил статью «Эдуард Виттиг» («Аполлон». 1913. № 5). В конце ноября (письмо без даты) 1908 года Волошин сообщал матери: «Он (бюст) удивительно хорош. Я не говорю о сходстве, но он сам по себе будет очень крупным произведением искусства. Он в очень строгом античном стиле и напоминает голову Зевса. Я позирую в венке из полыни, как обычно хожу в Коктебеле» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 60).

39. В романе Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея» (1891) и в рассказе Эдгара По Овальный портрет» (1842) развивается мотив переселения души героя в его портрет.

40. Имеется в виду стихотворный цикл А. Герцык «Золот-ключ» из девяти стихотворений, опубликованных в альманахе «Цветник Ор. Кошница первая» (СПб.: Юры», 1907).

41. Речь идет о стихотворениях А. Герцык из названного цикла: «В башне высокой, старинной…», «Ключи утонули к море…» и «Если в белом всегда я хожу…».

42. Кириенко-Волошина Елена Оттобальдовна приехала в Петрбург лишь в январе 1909 года.

43. Дмитриева Елизавета Кузьминична.

44. Мария Звягина в 1905 году вышла замуж за математика В. О. Лихтенштадта, участника революционного движения. Через семь месяцев после свадьбы оба были арестованы, но Звягину через год, проведенный под следствием в Петропавловской крепости, освободили, Лихтенштадт же в 1907 году был приговорен (за участие в подготовке покушения на П. А. Столыпина) к повешению. В результате хлопот его матери в 1908 году приговор был заменен на бессрочную каторгу и Лихтенштадта перевели в Шлиссельбург (см. о нем: Этерлей Е. Узник Шлиссельбургской крепости (Русская речь. 1970. № 2. С. 66—72)). Сведения о М. М. Звягиной получены от ее дочери М. М. Тушинской.

45. Еще в 1896 году. Дмитриева переводила рассказ Беккера «Лунный луч»; эпиграф из Беккера предпослан ее «Сонету» («Моя любовь — трагический сонет»).

7/20-го. XII.08 г.

У меня сегодня на душе как-то темно и смутно, но все же хочу придти к Вам, чтобы говорить с Вами; Ваше сегодняшнее письмо подошло прямо к глубинам моим, и где-то в сердце от него заболело. Я чувствую себя сейчас безмерно одинокой и покинутой; около меня нет людей, смотрящих в меня; а все мои виденья не приходят больше; минутами я не верю в них. А в то же время никогда еще у меня в душе не было так много любви и нежности, но я не умею передавать ее. Она накопляется в моем сердце и теснит его, и нет сил и знаков, чтобы выразить ее. У меня сейчас спутались все мысли, все их ветви и вихри кружатся вокруг меня. Я думаю, что это окончится тем, что я найду выраженье для моей любви, какое-нибудь общее выражение, и тогда будет настоящий путь, а не искание, и тогда глаза перестанут плакать, а губы дрожать; и сейчас в минуту ужаса, которая во мне, мне так близко, так дорого Ваше стихотворение; спасибо за него и за «Счастье», но оно еще не близко мне, хотя и тянет к нему, но думаю, верю, что оно станет близким.

Мне вдруг стало светло и радостно от сознания, что Вы есть и что можно быть с Вами.

Вы всегда были таким, какой Вы теперь?

Все то. что пишете Вы о теософии — глубоко-верно и о искусстве; но ведь путь его ценен только тогда, когда зароненное семя чужого творчества отразится в побегах личного творчества. Путь искусства — путь избранных, людей, умеющих претворить воду в вино. А для других—это путь постоянной горечи; нет ничего тяжелее, как невозможность творчества, если есть вечное стремление к нему. Понимать, но не пронихагься,— ведь это проклятие! Мне это понятно, п<отому> ч<то> во мне этого так много; у меня так много жажды творчества и так мало творчества, т. е. нет его совсем. Меня так тянет писать, и я так часто пишу, но ведь язнаю, хорошо знаю, что это не то, что этого не нужно писать, что все это бледно и серо и по содержанию <и> по форме. Чувство моей обездоленности <нрзб.> меня очень мучает. Я сейчас пересмотрела вое мои стихотворения, и ни одно не выражает того,, что я хочу. Я посылаю Вам последнее по времени, п<отому> ч<то> Вы хотите знать их. Оно Вам не может понравиться. Только, пожалуйста, милый, хороший, думайте обо мне, как и раньше, и пишите мне. Что теперь делается с Вашим бюстом¹?

Где он теперь? А теперь Вам спокойно, Вы работаете?

Лиля Д.

1 Речь вдет о бюсте М. Волошина работы польского скульптора Эдуарда Вяттяга (Виттиха, 1879—1941), который с 1900 года жил в Париже. Будучи там, Волошин позировал скульптору. Бюст установлен в одном из двориков в Париже.

<5(18) января 1909 года>

Сочельник

Спасибо за Ваше стихотворение⁴⁶, глубоко, глубоко спасибо. Я посылаю Вам и свое, недавнее⁴⁷, п<отому> ч<то> Вы хотите этого. И книгу Любови Столицы я достану и прочту⁴⁸ — о книге слышала, но никоща ни одного стихотворения из нее не читала.

У нас по улицам все елки; и уже пахнет Рождеством; я сегодня утром читала «Историю года»⁴⁹, а потом была у сестры на кладбище; все бело и пушисто; но радостно — я не верю, что есть смерть! И в белой,серебряной радости кладбища есть ведь глубокая печаль; значит верно, что это радость.

Марго уезжает на праздники в Москву, она ходит в розовых шелковых платьях, очень любит книгу стихов Кузмина «Сети», но все время печальная и грустная.

Вот о ней не знаю больше.

Мне жаль, что Вы уезжаете из Парижа, кажется, что в Петербурге Вам будет не свободно и грустно.

А Аделаида Герцык останется навсегда в Париже? Читали Вы роман Senancour’a «Obermann»⁵⁰?

Не забывайте же меня.

Лиля.

49. «История года» — книга английской теософки Мабель Коллинз, представляющая собой толкование религиозных праздников с теософской точки зрения (русский перевод Е. Писаревой вышел в Калуге в 1909 году). По мотивам этой книги Дмитриева написала летом 1913 года стихотворение «День Нового года».

50. Роман Этьена Сеннакура «Оберманн. Письма, изданные г. Сенанкуром» (1804).

8/21 II <19>09

Дорогой Макс Александрович, я у моего человека достала «Le roman de la Momie»⁵¹, т<ак> ч<то> не нужно его для меня покупать; п<отому> ч<то> еще у него есть Bergerac⁵² и Gobineau (La religion de 1’Asie centrale)⁵³, a Lovingiul⁵⁴ no всей вероятности, есть в Публ<ичной> Библ<иотеке>.

Мое издание Gautier — другое, т<ак> ч<то> мне хочется знать, с какой главы переводит Ел<ена> От<тобальдовна>⁵⁵.

Не хотите ли Вы переводить для клас<сической> книги Cazotte «Le diable amoreux»⁵⁶, он очень удобен по формату, или «Contes d’Hamilton»⁵⁷?

А ко мне нужно приходить, но не во вторник, завтра или в среду.

В четверг у Марго Вас не увижу?

Можно придти к Вам опять в субботу и принести немного «Momie»?

От Вас светло и спокойно.

Лиля.

Мама говорит, что она Вам кланяется.

Макс, дорогой, я обещала Вам написать, что было у Иванова⁵⁸; было очень нехорошо, содержание лекции передавать я Вам не буду, п<отому> ч<то> читал ее не Вяч<еслав> Ив<анович>, а Верховский.

Было, м<ожет> б<ыть>, и верно, но очень скучно; я смогла вынести лишь то, что лучше хорошая рифма, чем плохая; 23 апр<еля> опять будут говорить о рифме, но уже сам Вяч<еслав> Ив<анович>, тогда я напишу Вам подробно. После чая Пяст читал свою поэму, написанную «тоннами» (построение, близкое к октаве)⁵⁹, местами — хорошо.

Домой я возвращалась одна, по светлому, пустому городу, и это было лучше всего. Теперь Наташа К. не поедет к Вам, п<отому> ч<то> она уже куда-то уехала.

Я купила себе много Datura ciedien⁶⁰.

Ваш Гомер теперь висит над моим столом, и оттого на нем строже и значительнее.

Мне грустно, что нет цветов, вложить в это письмо.

Присылайте мне стихов Ваших и думайте обо мне.

Кажется, никогда не придет май, конец его⁶¹.

Письмо рвется, и не те слова.

Лиля.

Р. S. Я послала в Париж 100 fr<ancs>.

58. Весной 1909 года в квартире В. И. Иванова на «Башне» начались собрания «Поэтической академии», в которых участвовали Ю. Н. Верховский, Н. С. Гумилев, И. фон Гюнтер, В. Н. Ивойлов, П. П. Потемкин, А. Н. Толстой и др. 27 апреля 1909 года поэт В. В. Гофман писал А. А. Шемшурину: «Был однажды у Вяч. Иванова. Он, оказывается, читает здесь у себя на квартире молодым поэтам целый курс теории стихосложения. Все по формулам и исключительно с технической, с ремесленной стороны. Формулы свои пишет мелом на доске, и все за ним списывают в тетрадки. А какие-то дамы, так те каждое слово его записывают, точно в институте… <…> Все же учреждение это именуется академией поэтов» (РГБ Ф. 339. Карт. 2. ед. хр. 13). Четвертое—восьмое заседания (с 14 апреля по 1б мая 1909 года) были запротоколированы М. М. Замятниной (см.: Гаспаров М. Л. Лекции Вяч. Иванова о стихе в Поэтической Академии 1909 г. // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 89— 1 Об). Дмитриева описывает здесь четвертое заседание, состоявшееся 14 апреля; разговор шел об амфибрахии — и она добавила: «В испанских романсах с IX в. рифма выдержана в четных строках, но рифма — бедная. А впоследствии на рифму обращают внимание, и она очень обработана — следовательно, это не от языка» (Там же. С. 91). Осенью 1909 года эти собрания были перенесены в редакцию журнала «Аполлон», и академия получила название Общество ревнителей художественного слова.

59. «Поэма в ноннах» Пяста вышла отдельным изданием в 1911 году тиражом в 100 экз. Октава — строфа из восьми строк с закрепленной рифмовкой, нонна — из девяти строк.

60. Один из видов дурмана — растения семейства пасленовых, все части которого ядовиты; используется в медицине. Дмитриева упоминает «датуру» и в стихотворении «Наш герб».

61. В конце мая Дмитриева собиралась к Волошину в Коктебель, куда приехала 30 мая (вернулась в Петербург 1 сентября).

13 мая [1909]. Среда.

Дорогой Макс,

я уже три дня лежу, у меня идет кровь горлом, я мне грустно. А Ваше письмо пришло сегодня, оно — длинное, ласковое и в нем много стихов.

Стало лучше. Ваш сонет «о гиене» лучший из трех; на Ваш я попробую ответить. Когда я приеду, буду рассказывать об образцах к лекциям Вяч. Иванова, а то записать все очень много. Теперь в субботу последняя лекция, но она будет носить характер conterie, т<ак> ч<то> о ней не буду писать, а расскажу.

У нас холодно. Думаю о Вас много, и скучно от здешнего. Читаю Шекспира. Если достану билеты, то выеду 24-го в воскресенье; в первый день. когда могу. Марго¹ ждать не стану, очень мне здесь плохо.

В Москве ко мне, м<ожет> б<ыть>, присоединится Гумилев, если ему не очень дешево в III кл.

Но я бы лучше хотела ехать одна.

Хочется видеть Вас, милый Макс.

Вам очень кланяется Лида². Мы теперь переплетаем книги в ситцы, большой простор для творчества. У Вяч. Иванова было решено воскресить альбомную позвию 20-х годов. Мы все заводим альбомы и пишем в них стихи; вышла «Ограда» Пяста³.

Теперь я очень устала, потому кончаю; как хорошо «Делос» — напоминает по стиху «Пал Приемов град священный…» ⁴.

Привет Е. О.⁵.

Лиля.

уже взяты билеты и вот как все будет: 25 мая в понед. мы с Гумилевым едем, с нами Майя и ее отец¹. В Москве мы останемся до 27-го вечера, а потом уже с Марго едем дальше, по моим расчетам мы приедем в субботу в 7 ч. утра в Феодосию, п<отому> ч<то> едем в III кл.

Это ничего, Макс, что я больна, у Вас все станет хорошо. Я привезу Одиссею и <нрзб.> би-би-бо.

О Вашем сонете я буду говорить с Вами; он — чудесен. Теперь уже через неделю; так хорошо. Гум<илев> напросился, я не звала его, но т<ак> к<ак> мне нездоровится, то пусть. Уже больше писем не будет, а будет Коктебель.

Я Вас оч<ень> хочу видеть и оч<ень> люблю.

Лиля.

С той разницей, что у нее суждено (смерть), а у меня—дай. Так же странно и естественно было, что Черубина, которой я, под непосредственным ударом ее судьвы и стихов, сразу послала свои, из всех них, в своем ответном письме, отметила именно эти, именно эти две строки. Помню узкий лиловый конверт с острым почерком и сильным запахом духов, черубияины конверт и почерк, меня в моей рожденной простоте скорее оттолкнувшие, чем привлекшие. Ибо я-то, и трижды: как женщина, как поэт и как неэстет любила не гордую иностранку в хорах и на хорах жизни, а именно школьную учительницу Димитриеву — с душой Черубины. Но дело-то ведь для Черубины было — не в моей любви».

<18 января 1910>

Макс, дорогой, я видела Пантеона⁶² на вернисаже⁶³ и пойду к нему лишь завтра. Вчера у Амори⁶⁴ не была, а Дике⁶⁵был у меня, было не слишком хорошо. Я еще не получила письма от Моравской — очень хочу ее видеть, я прочла несколько ее стихов Маковскому⁶⁶, он в восторге, хочет ее печатать; так что это уже ее дело.

Аморя, по-моему, ей ничего не даст, ей нужен возврат в католичество, или через него. Диксу ее стихи не понравились.

А у меня чувство — что я умерла, и Моравская пришла ко мне на смену, как раз около 15-го, когда Черубина должна была постричься⁶⁷. Мне холодно и мертво от этого. А от М<орав>ской огромная радость!

Макс, Макс, я, как слепая, я не знаю, что со мной.

А видеться не могу — п<отому ч<то> не могу вынести этого.

Лиля.

62. Петербургское издательство «Пантеон» возглавлял 3. И. Гржебин, но из-за преследования его полицией, официальным представителем был М. С. Фарбман. В 1908 году «Пантеон» выпустил книгу Ж. Барбе д’Оревильи «Лики дьявола» со вступительной статьей Волошина; в 1909 году он предлагал издательству сделать переводы произведений Анри де Ренье, Реми де Гурмона, Анатоля Франса (см. его запись в тетради: ИРЛИ. Ф. 562. On. 1. Ед. хр. 261. Л. 42), но договориться об их публикации не удалось.

б3.17 января в редакции журнала «Аполлон» состоялось открытие выставки современных русских женских портретов (работала по 7 февраля).

64. Аморя — домашнее имя Маргариты Васильевны Сабашниковой. Знакомство Дмитриевой с ней произошло около 10 ноября 1909 года на «Башне».

65. Дике — псевдоним Бориса Алексеевича Лемана.

66. В своих воспоминаниях «Черубина де Габриак» (Маковский С. Портреты современников. Нью-Йорк, 1955. С. 333—358) Маковский утверждал, что после «разоблачения Черубины» больше с ней не встречался. Этому противоречит как настоящее письмо, так и более позднее, из Екатеринодара.

67. То есть 15 октября 1909 года, в ходе мистификации (подробнее об этом см.: Волошин М. Рассказ о Черубине де Габриак // Памятники культуры: Новые открытия: 1988. М., 1989. С. 41-62).

Понед<ельник>. Утром.

Суббота. 6/2 <1>910. СПБ

Я сегодня утром рано отправила тебе мою от<к>рыточку; а в 11 получила от тебя из Джанкоя.

И стало спокойнее. Я рада твоей книге⁶⁸, рада тому, что очень скоро у меня она будет.

И так завидую тому, что ты один, там, в Коктебеле.

Рада, что не приедет Брюсов. Я теперь очень занята; Аполлон присылает мне перевод за переводом, неразборчивые и гадкие. Они меня делают тупой. Я ненавижу Paul Adam⁶⁹, синдикализм⁷⁰, Rene Ghil⁷¹, а больше всего Chantecler⁷².

До того нехорошо. Я чиню зубы, и они болят. Когда они болели в Коктебеле, то всходило солнце и зажигало желтые мальвы.

Здесь оттепель.

А внутри, Макс, я не знаю, что внутри! Я все думаю, и слова большие, возмездье, искупленье, отреченье, только все это неверно. Я очень мучаюсь. Не знаю, чем; внутри нет точки.

Я хочу, чтоб мне где<-нибудь> можно было переночевать; у меня душа черная, у меня все болит. Я не пишу стихов, т. е. написала плохие.

Точно умираю, или слепну. Макс, во мне нет радости. Я мучаю и тебя, и себя очень, я не понимаю, чем.

Это очень нехорошо — эгоизм, но мне от него некуда уйти.

Тебе не скучно со мной?

Макс, у меня слова не те, читай за ними, глубже. Пожалуйста.

Ты обещал писать стихи, мне письмо в стихах — не забудь. Я жду. Я всех слов жду. Так голодна я. А что Ал<ександра> Мих<айловна>⁷³? Что Феодосия?

Мне нужно твердости.

Макс, любимый мой!

Лиля.

70. Анархо-синдикализм — течение в рабочем движении, ставившее целью социальный переворот с заменой государственной власти руководством федерации синдикатов (профсоюзов). Возникло в конце XIX века во Франции, Испании, Италии, Швейцарии и ряде других стран.

71. Гиль Рене, знакомый Волошина (при его посредничестве сотрудничал в журнале «Весы»).

72. Имеется в виду пьеса Э. Ростана (1868—1918) «Шантеклер» (1910). В 1910 году была переведена на русский язык Т. Л. Щепкиной-Куперник и поставлена в петербургском Малом театре.

73. Петрова Александра Михайловна. 7 августа 1909 года Волошин был у нее вместе с Дмитриевой; в его архиве сохранилось 26 писем Дмитриевой к Петровой.

1 марта <1910>

Твои письма дают радость и тоску. Радость, п<отому> ч<то> ты мне дорог, и твой покой тоже, тоску, п<отому> ч<то> все ясней, что нет к тебе возврата⁷⁴. Но это без боли, Макс, и не нужно, чтоб у тебя была; п<отому> ч<то> я не дальше, я, м<ожет> б<ыть>, гораздо ближе подойду к тебе, но только ты не путь мой. А где путь мой <—> не знаю.

Твои «весенние» стихи я плохо чувствую, а сегодняшние мне близки, особенно «цвета роз и меда»⁷⁵. А в первом мне не нравится, что фразы разрезаны, конец на другой строчке, чем начало; потом нехорошо, что лик — жен<ского> рода (хотя, м<ожет> б<ыть>, это по Далю?)⁷⁶.

А предпоследнее стихотворение о «семисвечнике» мне очень близко, но выбрось последние 4 строчки; жабры, плевы <—> все это никуда; плохо и то, что семисвечник обращается в канделябр, почему не в люстру или лампу⁷⁷?

Помочь тебе в стихах, что я могу — я молчу. Я написала два-три прескверных стишка, которые даже не шлю.

Аморю и Дикса случайно не видела 2 недели, когда Дикс был занят. Теперь вижу опять. Аморя хочет ранней весной уехать из П<етербур>га и не возвращаться в него зимой. Это очень грустно.

Моравскую я не хочу видеть, п<отому> ч<то> она мне ни к чему; что я найду в чужой, если я еще не нашла самой себя?

Лето я, наверное, проведу в Петербурге. Целую тебя. Пиши. О себе!

Лиля.

74. В ходе мистификации Дмитриева сама влюбилась в Маковского, и крах надежд на него, по-видимому, вызвал ее отталкивание от Волошина — инициатора всего предприятия. 31 декабря 1909 года она писала Волошину: «Не могу сейчас придти к тебе целиком <…> у меня ничего нет, я — пустая». Волошин долго не мог поверить в конец их любви — и в ряде писем в январе—феврале 1910 года Дмитриева все решительнее говорила о своем намерении уйти. В последнем письме (без даты, по контексту первая декада апреля) она подвела черту: «Да, не нужно писать мне, и я не буду больше. <…> это мое последнее письмо, от тебя больше не надо ни слова. Мне больно от них». Выбор был сделан в пользу ее давнего (с 1906 года) жениха В. Н. Васильева.

75. Строка из стихотворения Волошина «Облака клубятся в безднах зеленых…» (написано в Коктебеле 21 февраля 1910 года).

76. Речь идет о стихотворении Волошина «Солнце! Твой родник..», написанном 14 февраля 1910 года.

77. Подразумевается стихотворение «Звучит в горах, весну встречая…» (написано 16 февраля 1910 года). Раскритикованную Дмитриевой строфу («Дождем земные дышут жабры, / Еще разрыв одной плевы /И в храме вспыхнут канделябры / Зеленым пламенем листвы») Волошин выбросил. Все три стихотворения вошли в цикл «Киммерийская весна»

15 марта [1910]. Утро. Понед.

Но я все тверже и тверже знаю это, я не хочу, чтобы ты этого не знал. Я всегда давала тебе лишь боль, но и ты не давал мне радости. Макс, слушай, и больше я не буду повторять этих слов: я никогда не вернусь к тебе женой, я не люблю тебя.

Макс, мой милый, видишь, так много, так много я ждала от моей любви к тебе, такого яркого, такого ведущего, но ты не дал. Я ждала раньше всего, что ты научишь меня любить, но ты не научил. Ты меня обманул. Это не упрек, ты сам не знал, я слишком многого хотела и слишком мало умела сама.

Виновата я, если бывают виновные. Я стою на большом распутьи. Я ушла от тебя. Я не буду больше писать стихи. Я не знаю, что я буду делать. Макс, ты выявил во мне на миг силу творчества, но отнял ее от меня навсегда потом. Пусть мои стихи будут символом моей любви к тебе.

Я сказала все.

А за этот год я благодарю тебя. Ты отрезал меня от прошлого. Прощай, Макс. Если б для счастья твоего я могла отдать жизнь! Не кляни меня! Мы встретимся когда-нибудь нежно и дружески. Ты ведь тоже стал моим любимым ребенком, моим самым близким поэтом. Сердце рвется, Макс. Прощай, мой горько-любимый.

Лиля.

В. О. 7 л. д. 62/1 к. 14.

16/29. XI.910. СПБ.

Дорогой Макс, уже много времени прошло с тех пор, как мы не встречались. Кто знает, когда и где встретимся. Я бы хотела, чтобы Вам стало хорошо и светло, чтобы Вы взяли жизнь и любовь. Настоящую, чтобы Вы перестали мучиться мною; я бы хотела взять всю Вашу боль на себя, хотела бы, чтобы я не оставалась больше в В<ашей> жизни.

Мне хорошо, светло и спокойно.

Я знаю куда и зачем.

Тот путь искусства, к<отор>ый был близок для меня раньше, теперь далек навсегда. Ничего моего в печати больше не появится.

Я — художник умерла. Но это меня глубоко радует. У меня не тот путь. И теперь в начале его, когда я уже знаю, что нам долго не встретиться — я Вам говорю: спасибо за все, прощайте и простите. Я благословляю все, что было; все ложное, все не мое вывело меня на свет. Спасибо Вам, не кляните меня, забудьте и будьте радостны. Ваш путь, Ваша жизнь всегда мне близки.

Лиля.

8 VI. <1>912.

5 л<иния>, д. 66, кв. 34 СПБ

Дорогой Макс, спасибо за книгу, очень, больше ничего не надо мне, — спасибо. Fabre d’Olivet⁷⁸ мне очень нужен, отчаивалась найти. Спасибо, милый.

И за все, что в письме, Макс, благодарю тебя. Мне не за что прощать тебе, нечего. Разве ты обманывал и разве не сгорела бы я уже, если б осталась. Сначала так тосковала по тебе, по твоему, но знала, встречусь, — и опять, как в бездну.

Те сокровища, что в душе лежали, не могли пробиться наружу и не пробились бы никогда, на том пути, твоем, любимом, но на который уже не было сил. Но ты, далекий, всегда в сердце моем.

Навсегда из жизни моей ушло искусство, как личное.

Внешне иной стала я, безуветной и угасшей, так было эти почти три года. И томилась все время, но вот с этого года обрела я мой путь и вижу, что мой он⁷⁹. Узкий-узкий, трудный-трудный, но весь в пламени.

И личного нет. И не будет. Пиши о себе, Макс, что ты пишешь? Статьи? А прозу не начал писать? Есть ли около тебя ласка?

Бор<иса> Алексеевича вижу часто, и все ближе он; внешне все тот же он, но душою уже не с нами. Он очень болен⁸⁰.

Воля⁸¹ на полгода уехал в Хиву, на изыскания, он — моя самая большая радость.

Теперь до 20-ых чисел июля одна я здесь. Занимаюсь много.

А с 20-го октября уеду в Мюнхен, с Аморей поедем⁸².

Если можешь, пиши, родной. Привет Елене Оттоб<аль-довне> и Алекс<андре> Мих<айловне>.

Лиля.

78. В письме от 8 июня 1912 года Дмитриева просила прислать ей книгу Фабра д’Оливе «Еврейский язык» (на французском языке; вышла в 1816 году), а также древнееврейское сочинение «Зогар» (часть Каббалы).

79. Имеется виду антропософия. Ташкентская ученица Е. Васильевой Тамара Дм. (фамилия не указана) пересказывает рассказ В.Н. Васильева, как «в Петербурге, в 1912 году, они (Елизавета Ивановна, Клавдия Николаевна, Петр Николаевич, Всеволод Николаевич и другие), выйдя из церкви после заутрени, увидели объявление о том, что в Гельсинфорсе состоятся лекции Штейнера. Реакция была мгновенная: «Поехали?» — «Поехали!»

Ездила туда Елизавета Ивановна без Всеволода Николаевича. И возвратилась совсем иная. Вся собранная, она несла в себе что-то новое, ей неприсущее, так что он сразу даже к ней не смел подойти, остолбенел, увидев в ней что-то большое. И, очнувшись, смог только с благоговением поцеловать ей руку.» (Тамара Дм. Воспоминания о Елизавете Ивановне Васильевой, из архива В.П. Купченко).

Доктора Рудольфа Штейнера смело можно назвать одним из величайших людей двадцатого столетия. К сожалению, его личность оказалась больше, чем оставленное им наследие: многие из его учеников отмечают, что лекции Штейнера были сильнее его книг. И, как это часто бывает, слишком рьяные последователи после смерти учителя до неузнаваемости исказили его учение. Трагедия антропософии — многотонные напластования «псевдомистицизма» и сомнительных эзотерических интерпретаций, покрывшие ее за последние десятилетия. Но Рудольф Штейнер — это прежде всего серьезный ученый, философ и социолог. Во многие области жизни — в педагогику, медицину, сельское хозяйство, психологию, искусство — работы Штейнера внесли новые-идеи, опередившие свое время, актуальность и справедливость которых с годами блестяще подтверждается.

Штейнер получил прекрасное естественнонаучное образование и, еще учась в университете, написал несколько трактатов по зоологии, геологии и теории красок. Но уже тогда он понял: девятнадцатый век слишком увлекся завоеваниями науки, забыв при этом, что человек состоит не из одного интеллекта, что у него есть сердце, способное любить и требующее любви и духовные запросы, удовлетворить которые не способна ни какая техника. Сам Штейнер так определял свою задачу: «Восстановить союз религии и науки, внести Бога в науку и природу в религию и таким образом оплодотворить и искусство и жизнь». Его учение о божественном единении человека и мироздания многим помогло найти свой путь, и особенно прижилось оно в России, которая уже предчувствовала грядущие испытания.

Среди нашедших в антропософии поддержку и ответы на загадки бытия немало деятелей русской культуры: М.Волошин, М.Сабашникова, А.Белый, В.Кандинский, А.Тургенева, М.Чехов и другие.

80. Б.А. Леман. В то время Леман тяжело переживал смерть невесты и сам умирал от рака желудка. По настоянию Сабашниковой поехал к Штейнеру. Поехал от безысходности, уже ни на что не надеясь. Не известно, что подействовало больше — встреча со Штейнером, собственная воля к жизни или неправильно поставленный диагноз, но Борис, возвратившийся из Германии в Петербург умирать, прожил еще больше 30 лет. С этого момента антропософия вошла и в его жизнь.

81. Васильев Всеволод Николаевич. Венчание его с Дмитриевой состоялось 30 мая 1911 года. Согласно справочнику «Весь Петербург» Васильев в 1915—1917 годах служил в конторе оросительных изысканий в Бухаре. Поминаемая далее столица Хивинского ханства город Хива расположена в двадцати верстах от Аму-Дарьи, на системе каналов.

82. Отъезд в Мюнхен (вместе с М. В. Сабашниковой) состоялся 20 июля (2 августа) 1912 года. В сентябре Дмитриева выезжала — на лекции Р. Штейнера — в Базель (в ту осень Штейнером было основано Всеобщее Антропософское общество). Вернулась в Петербург в октябре 1912 года.

28.Х. <19>13. СПБ

Спасибо и за письмо, и за стихи, милый Макс! Сегодня Б<орис> А<лексеевич> отправит назад Lunaria⁸³, стихи же можно оставить? Статью о Репине получила⁸⁴. Где купить Решаля⁸⁵, не знаю, — я его достала случайно; постарайся выписать его через какой-нибудь магазин; я боюсь тебя задержать — чувствую себя плохо — выхожу редко, а попросить мне некого. Ты уж прости. Ск<олько> стоит, не знаю, по виду рубля два.

Ты мне непременно напиши, что тебе ответит Трапезников⁸⁶, если он откажет, хочешь, я спрошу сама о тебе Марию Як<овлевну>⁸⁷ на Рождестве и постараюсь все устроить.

Мне Lunaria не понравилась. М<ожет> б<ыть>, никогда я не любила стихи так мучительно, к<а>к теперь, может б<ыть>, никогда я так не искала их жадно. Отдельные строчки великолепны, в венке очень много мастерства… но это все то же. Это камея. Устала я от них. Я хочу новой формы, свободной, к<а>к песня, и нового импульса в содержании. Не музея, но жизни.

Я ни <у> одного поэта не нахожу этого. Так сложно то, чего я хочу от стихов, но не вижу таких, каких хочу, а идут, идут в совсем другую сторону. Ты не сердись, Макс, и не смейся — а иногда я плачу от того, что нет хороших стихов, нет, не хороших, я хочу великолепных!

Не обращай внимания на мое «читательское» мнение!

Будь здоров, милый,

Лиля.

85. Речь идет об учебнике Е. А. Решаля «Учитесь по-еврейски!» (Варшава, 1904), сведения о котором Дмитриева сообщала Волошину в письме от 15 октября 1913 года. Эта книга имеется в его библиотеке.

86. Штейнер назначил Васильеву гарантом Петербургского Антропософского общества, что давало ей право давать рекомендации на прием в общество. Сначала Елизавета Ивановна отказалась от этой чести: она считала себя недостойной — история с Черубиной и все, с ней связанное еще тяготили над ней. Примечателен ответ Доктора на ее сомнения: «Видите ли, это опять из области русских бесконечных бредней! Не думайте об этом!» В письме от 1 октября 1913 года Дмитриева отказалась рекомендовать Волошина в Антропософское общество («Ведь я не знаю тебя, Макс, теперь <…> не вижу уже тебя теперь») и советовала обратиться «прямо в Берлин». Трапезников поручился за него — и поэт был принят в Антропософское общество.

87. Мария Яковлевна фон Сивере. 11(24) декабря 1913 года Дмитриева уехала с мужем в Германию (Лейпциг, Мюнхен, Берлин), где слушала лекции Штейнера.

26 мая [1916].

Милый Макс, спасибо. Не знаю, сумею ли ответить тебе по существу и, конечно, не в качестве «Garant’a», а как Лиля.

<…> Теперь о дружбе. 6 лет тому назад, когда ты ушел, я. знала ясно одно: я умерла для искусства, я, любящая его «болью отвергнутой матери, я сама убила его в севе.

Я это знала ясно и отчетливо. Но было и еще одно: боязнь Безумия, которое для меня тогда стояло рядом с Искусством и, преломляясь в Любви, делало ее безумной и невыносимой по жгучести. У меня странная душа, Макс, и никто, кроме тебя, не приоткрывал ее. Тебе это просто было дано, п<отому> ч<то> ты имел ключи: искусство. «Черубина» для меня никогда не была игрой<…>. «Черубина» поистине была моим рождением; увы! мертворожденном. Все твое «признание» не было для меня тайной, я так и знала. И тогда 6 л<ет> тому назад я провожала не только тебя, это я знала. Говорила ли я тебе когда-нибудь, что я видела во сне, как ты надел мне на шею золотую цепь из лавровых почти прозрачных листьев? И одна ветка свешивалась на грудь. Это не только сон, это была возможность.

Видишь, Макс, я все понимала, и видишь, слышишь ли ты, какая . во мне душа? Все эти 6 лет я молчала, в январе 1913 г. мне показалось, что молчание превратилось в огромную любовь, молчание стало пламенем (Борис Леман). Но не было дано и этого. Только на сердце легла тяжесть огромной любви и еще большего молчания. Что я тебе скажу дальше, Махе? Где мое освобождение, где исцеление и в чем души? Что мне в ней, умершей для творчества?

Я только стала внешне твердой и старой. Я знаю, что мой путь я отбросила, встала на чужой и узурпировала его. Но я сделаю его своим или умру раньше, Макс.

Но пойми, пойми, Макс, милый, как тяготит меня мертвое творчество, как изнасилована моя душа!

Только тебе говорю я об этом и только потому, что встал как-то остро вопрос о дружбе, а я буду честной с тобой: ты теперь знаешь, какие нити еще вяжут меня с тобой, что я несу в себе все, что было 6 л<ет> назад, как зарытый талант, какая у меня душа и как я жалка, жалка своей ослепленной душой. Принимаешь ли ты меня?

Макс! прошу тебя ответить, и не бойся написать одно слово «нет», ведь я все принимаю с любовью, за все благодарю. «Твоя любовь в моих воспоминаньях»¹.

Не бойся ответить «нет», Макс, п<отому> ч<то> пойми, какая я мертвая.

Лиля.<…>

1 Перефразированная строчка из венка сонетов Черубины де Габриак «Золотая ветвь», посвященного «Моему учителю» (М. Волошину). В венке: «Твоя печаль в моих воспоминаньях…» («Аполлон», 1909, № 2)

21 июля. 1916 г<од>. СПБ

Может быть, и хорошо, милый Макс, что ты не получил моего письма от 20.VI. Я уезжала тогда на 3 недели и была из них 10 дней в имении у Какангела⁸⁸.

У нее было очень хорошо; дубы, липы и мокрые от непрерывных гроз поля.

Я много думала о тебе. Много говорила о тебе с Какангелом.

Может быть, лучше, что ты не получил моего письма.

Спасибо за твои письма.

Я ведь, в сущности, только и хотела знать, кто я в твоей жизни.

И для меня радостно, что в твоей жизни я «есть», а не «была».

Это я хотела знать, потому что грустно быть милым покойником, и еще печальнее для живущего, когда покойники оживают.

Что делать с ними живому, если он вежлив?

Вот, Макс, за что я благодарю Тебя и люблю Тебя. Но я знаю границы, Макс, и слишком вежливым я не заставлю тебя быть. В тот месяц, который ты проведешь у нас⁸⁹, я попрошу, вероятно, только один вечер.

Как прекрасно жить, Макс, как, несмотря на боль, прекрасно жить!

А как же твоя книга о готике⁹⁰? Ведь не бросил же ты ее? Почему вдруг Суриков⁹¹?

Макс, когда выйдет «Аксель»⁹², не забудь прислать мне; мне как-то трудно купить эту книгу.

J’ai trop реnсе pour daigner agir⁹³.

Я прочла книгу Амари⁹⁴, какие трогательные, капающие слова! Как поэт — он молод?

Ты не хочешь участвовать в этой войне или вообще? Почему?

Теперь ответь мне в Финляндию, я пробуду там до 15 августа, мой адрес: Гельсингфорс, Купеческая ул<ица>, д<ом> 10, кв<артира> 8.

Ты подружился с Юлией Федоровной⁹⁵?

Будь здоров, Макс.

Лиля.

88. Какангел («злой ангел» (греч.); возможно, от сравнения «как ангел») — коктебельское прозвище Марии Николаевны Кларк, жившей у Волошиных летом 1909 года, но, скорее всего, знавшей Дмитриеву раньше (она звала ее «Ликирики»). Преподавала в частной гимназия Л. О. Вяземской (давней знакомой Волошина); дружила также с С. И. Толстой. Имение ее семьи Спасское находилось под Воскресенском в Московской губернии.

89. Волошин собирался в столицы в конце 1916 года, но ограничился Москвой; поездка в Петроград не состоялась.

90. Книгу «Дух готики» Волошин писал для издательства М. и С. Сабашниковых в 1913 — 1914 и 1916 годах, но так и не закончил. Подготовительные фрагменты к ней опубликованы А. В. Лавровым в сборнике «Русская литература и зарубежное искусство» (Л., 1986. С. 317— 34б).

91. Монографию о В. И. Сурикове Волошин писал по заказу И. Э. Грабаря для издательства И. Н. Кнебеля, но при жизни автора она не была напечатана. Издание осуществил В. Н. Петров в 1985 году.

92. Имеется в виду драма французского писателя Огюста Вилье де Лиль-Адана «Аксель», вышедшая в 1890 году, посмертно, и переведенная Волошиным летом 1909 года для журнала «Аполлон» (публикация не состоялась). Одно из любимейших его произведений, многократно цитировавшееся и повлиявшее на его мировоззрение. Фрагменты из драмы помещены Н. И. Балашовым в приложении к сборнику Вилье де Лиль-Адана «Жестокие рассказы» (М., 1975. С. 149—166), полностью драма по-русски не публиковалась. Следующая далее в письме французская фраза — слова ее главного героя Акселя.

93. Я слишком много думал, чтобы снизойти до действия (фр.).

94. Амари — псевдоним Михаила Осиповича Цетлина. Видимо, речь идет о его сборнике стихов «Глухие голоса» (М., 1916). Волошин подружился с Амари и его женой Марией Самойловной Цетлин в 1915 году в Париже.

95. Львова Юлия Федоровна. В 1916-м и 1917 годах жила с дочерью в Коктебеле. Ей посвящено стихотворение Волошина «России». Попытки его «подружить» Дмитриеву с Львовой успеха не имели (из-за вражды между антропософами и теософами).

Helsingfors.96 6. VIII. <19>l6

Милый Макс, и здесь жизнь идет тихо и мирно. Пахнет северным морем, и облака так отчетливы, как в июле на юге.

Ты слишком аккуратно мне отвечаешь, Макс, и та неудержимость, что дремлет во мне, она не довольна этой пасторской привычностью.

Я боюсь, что ты «считаешься» со мною. Ах, Макс, зачем, почему не изнутри как-то. Неубедительно я пишу. Да и не в том дело. Мне настолько понравился Амари, что мне бы хотелось иметь его и 1 и 2 книгу от него лично⁹⁷. Книги, данные их творцом, становятся такими же драгоценностями, как и картины. Но не знаю, можно ли его, через тебя, попросить об этом? Ведь у меня нет никакого оправдания, кроме моей любви к сладостному сочетанию слов?

Ты уж реши сам, Макс, ты — умный и знаешь, кто какое и на что право имеет. Ну, вот как хорошо, что твои стихи выйдут в переводе, как хорошо, что ты уже такой знаменитый⁹⁸!

Я бы хотела видеть твои работы, и цикл Города может быть прекрасен — пришли хотя бы ключ⁹⁹.

Я живу внешне прилично, а внутри — Бог знает, что там?

В глуби бескрылые напевы
Томят желанием творить,
Но их бесплодные посевы
Не взрастить¹⁰⁰!

С 20 VIII я на всю зиму в Петрограде.

Целую крепко.

С любовью

Лиля.

98. Скорее всего, имеется в виду стихотворение «В янтарном забытьи полуденных минут…», помещенное в сборнике «A book of homage to Shakespeare» (London, 1916) под названием «Portia», наряду с переводом его на английский язык, выполненным Невилом Форбсом. Однако одиннадцать стихотворений Волошина в переводе на французский язык были уже опубликованы Ж. Шюзвилем в 1914 году в «Antologie de poetes russes».

99. Сонет «Города в пустыне («Акрополи в лучах вечерней славы…») датирован 24 октября 1916 года. Волошин, по-видимому, сообщал Дмитриевой о замысле написать цикл пейзажей — по одному на каждую строку сонета, — что и было им сделано. Этот живописный цикл демонстрировался на выставке «Мира искусства» в Москве и в Петрограде.

100. Источник цитаты не установлен.

Источник — Черубина де Габриак «Исповедь».— М.: Аграф, 1999. — 384 с. — стр.296-308

Елис. Васильева. «Две вещи в мире для меня всегда были самыми святыми: стихи и любовь».
«Новый мир». №12, 1988, с. 153—156
Публикация Вл. Глоцера

Переписка Е.И. Дмитриевой и М.А. Волошина

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Комментарии

Поиск

Меню

На правах рекламы

Контакты