(1884-1911)

Виктор  (Виктор Бальтазар Эмиль) Гофман родился в Москве в семье фабриканта мебели. Закончил 3-ю московскую гимназию. Поступил на юридический факультет Московского университета, который окончил в 1909 г.
Стихи начал писать в раннем детстве. Первые публикации стихов поэта (в детских журналах «Светлячок», «Муравей», «Детское чтение») относятся ещё ко времени обучения в гимназии. В 1903 г. его стихи печатались в «Северных цветах». К тому времени Гофман был уже знаком с В. Брюсовым и К. Бальмонтом. В 1905 г. вышел сборник стихов «Книга вступлений». Свой художественный метод Гофман называл «интимизмом». Он считал, что чем субъективнее художник, тем более ему подвластно понимание реальности.
Еще будучи студентом, Гофман занимался журналистикой, сотрудничал со многими московскими газетами и журналами («Русский голос», «Русский листок», «Москвич», «Искусство» и др.)
После окончания университета переехал в Петербург. Из-за материальных трудностей продолжал заниматься журналистикой, работал в газетах «Речь», «Слово», «Новом журнале для всех».
Весной 1911 г. уехал в заграничное путешествие. В августе этого же года, находясь в состоянии депрессии, покончил собой выстрелом из револьвера в номере парижского отеля.
В 1917 г. под редакцией В. Брюсова вышло двухтомное собрание сочинений В. Гофмана.

См. также: В. Ходасевич «Виктор Викторович Гофман»

У меня для тебя
Мотыльки
У озаренного оконца
Дни умирания
Осенние листья
Вдвоем
Весне

У меня для тебя столько ласковых слов и созвучий.
Их один только я для тебя мог придумать любя.
Их певучей волной, то нежданно крутой, то ползучей,
Хочешь, я заласкаю тебя?

У меня для тебя столько есть прихотливых сравнений —
Но возможно ль твою уловить, хоть мгновенно, красу?
У меня есть причудливый мир серебристых видений —
Хочешь, к ним я тебя унесу?

Видишь, сколько любви в этом нежном, взволнованном взоре?
Я там долго таил, как тебя я любил и люблю.
У меня для тебя поцелуев дрожащее море, —
Хочешь, в нем я тебя утоплю?
1902

Когда порой томлюсь прибоями
Моей тоски
Жалею я, зачем с тобою мы
Не мотыльки?

Была б ты вся воздушно-белая,
Как вздохи грез,
Летала б вкрадчиво-несмелая,
Средь жарких роз.

Летать с тобой так соблазнительно
Среди цветов.
О, как нежна, как упоительна
Жизнь мотыльков.
1902

Как прежде ярко светит солнце
Среди сквозящих облаков.
Озарено твое оконце
Созвучной радугой цветов.

Скользя по облачкам перистым,
Бежит испуганная тень.
И на лице твоем лучистом —
Изнемогающая лень.

Ах, я в любви своей не волен…
Меж нами — ласковый союз.
Но ты не знаешь, что я болен,
Безумно болен… и таюсь.

Ты вся, как этот свет и солнце,
Как эта ласковая тишь.
У озаренного оконца
Ты озаренная сидишь.

А я тревожен, я бессилен…
Во мне и стук, и свист, и стон.
Ты знаешь город — он так пылен?
Я им навек порабощен.

Ах, я в любви своей не волен…
Меж нами — ласковый союз.
Но ты не знаешь, что я болен,
Безумно болен… и таюсь.

Давно и тихо умирая,
Я — как свеча в тяжелой мгле.
Лазурь сияющего рая
Мне стала явной на земле.

Мне стали странно чужды речи,
Весь гул встревоженных речей.
И дни мои теперь — предтечи
Святых, вещающих ночей.

Звучат мне радостью обета
Мои пророческие сны.
Мне в них доносятся приветы
Святой, сияющей весны.

Я тихо, тихо умираю.
Светлеет отблеск на стене.
Я внемлю ласковому раю
Уже открывшемуся мне.

Какой-то шепот богомольный
Иль колыханье тихих нив,
Иль в синем небе колокольный,
Влекущий радостный призыв.
1905

Листья осенние желтого клена,
Кружитесь вы надо мной.
Где же наряд ваш, нежно-зеленый,
Вам подаренный весной?

Брошены вы, как цветы после бала,
Как после пира венки,
Словно поношенный хлам карнавала,
Изодранный весь на куски.

Вы отслужили, и вы уж не нужны,
Презренный, растоптанный сор,
Ваш жаркий багрянец, осенне-недужный,
Мой только радует взор.

Прах позабытый умолкшего пира,
Где разрушено все, разлито,
Листья, вы образ безумного мира,
Где не ценно, не вечно ничто.

Где все мгновенно и все — только средство
В цепи безумий звено,
Где и весна, и светлое детство
Гибели обречено.

Листья, вы будите скорбь без предела
Жаром своей желтизны,
Вы для меня ведь — любимое тело
Так рано умершей весны.

Как же могу я легко, как другие,
Вас растоптавши, пройти,
Желтые листья, листья сухие
На запыленном пути?
<1907>

Морозная ночь. На окне бриллианты.
Мерцает и блещет их снежная грань.
Душистые волосы, шпильки и банты
И тело сквозь тонкую грань.

Какое безумье, какая истома
К губам исступленным припасть,
И с них, как с волшебных краев водоема
Принять безысходную страсть!

Всё глуше, протяжней и все погребальней
Метельный напев за окном.
А здесь, в этой душной, натопленной спальне,
Какое безумье вдвоем!

Там шумная вьюга, там песни метели,
Подобные пению труб.
А здесь на горячем, на трепетном теле —
Следы обезумевших губ!

Закрыты глаза, обессилено тело,
Сползли волоса на виски.
Но груди как прежде упруги и белы,
Как граненый опал их соски.

Не надо теперь никаких достижений,
Ни истин, ни целей, ни битв.
Вся жизнь в этом ритме безумных движений —
Ему исступленье молитв!

Пусть мир сотрясают снега и метели
И громы архангельских труб.
Всё в этом горячем, порывистом теле
Открыто безумию губ.
<1908>

Весна, приди, не медли боле, —
Мое унынье глубоко, —
Моей усталой, тихой боли
Коснись ласкающе-легко.
Я изнемог от дум бессильных,
От исступления в борьбе,
Как узник из глубин могильных,
Тянусь я с трепетом к тебе.
Природы грустный отщепенец,
Восславивший природный ум,
Я жалкий пленник жалких пленниц —
Навек порабощенных дум…
О, если б быть опять ребенком,
Не думать горько ни о чем,
Тонуть в сиянье нежно-тонком
Под воскрешающим лучом.
Чтоб, затушив мятеж сознанья,
Приникнуть к шелестам травы,
Впивая тихое сиянье
Непостижимой синевы.
<1908>