Олег Лекманов ПО СРАВНЕНИЮ С 1913-м ГОДОМ
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят…
Осип Мандельштам1
Давно отшумел блестящий петербургский <1>913 год…
Осип Мандельштам [4, 270]
И еще по поводу дружбы с Георгием Ивановым,
когда Мандельштам еще не понимал некоторых
особенностей «жоржиков» (выражение Ахматовой):
«Осип, перестань, это не для тебя…»
Надежда Мандельштам [91, 46]
В 1922 году, в Берлине, вышла вторая книга стихов Осипа Мандельштама «Tristia». Заглавие это было предложено Михаилом Алексеевичем Кузминым, принявшим деятельное участие в составлении книги.
«Об отношении самого Мандельштама к этому изданию, — указывает комментатор, — свидетельствуют следующие две надписи: «Дорогому Давиду Исааковичу Выгодскому — с просьбой помнить, что эта книга вышла против моей воли и без моего ведома. О. Мандельштам. 10.XI. 1922» и «Книжка составлена без меня против моей воли безграмотными людьми из кучи понадерганных листков. О. Мандельштам. 5.2.23» <…> Внутри этого экземпляра следующие авторские пометки: стихотворения «Я потеряла нежную камею…» (с. 18), «О, этот воздух, смутой пьяный…» (с. 44), «От легкой жизни мы сошли с ума…» (с.49) зачеркнуты и к каждому сделана одна и та же пометка: «Ерунда! О.М.» [38, 452-453].
В самом деле, по крайней мере, одно из трех отброшенных Мандельштамом стихотворений не вполне вписывается в контекст его творчества. При этом оно занимает законное место в специфической петербургской поэзии 1910-х годов (М. Кузмин, Г. Иванов, Г. Адамович)2:
|
От легкой жизни мы сошли с ума. С утра вино, а вечером похмелье. Как удержать напрасное веселье, Румянец твой, о пьяная чума? В пожатьи рук мучительный обряд, Мы смерти ждем, как сказочного волка, |
В принстонском архиве Мандельштама сохранился автограф этого стихотворения с зачеркнутым посвящением: «Юрочке милому». А.Г. Мец высказал догадку, что «Юрочка» — это Юрий Иванович Юркун — писатель и художник, ближайший друг Кузмина [23, 311]. Однако он же, опираясь на воспоминания Ирины Одоевцевой, указывает, что в финале стихотворения «по чертам внешнего облика угадывается Георгий Иванов» [23, 311]. Резонно предположить, что и все стихотворение посвящено ему: следовательно, «Юрочка» это не «Юрий», а «Георгий» (ср. в воспоминаниях Одоевцевой: «…годы детства Георгия Иванова, Юрочки, как его звали» [103, 167]).
Сомнения окончательно рассеивает фрагмент из мемуаров Рюрика Ивнева, раскрывающий биографический подтекст стихотворения Мандельштама:
«…Георгий Иванов, в ту пору бравировавший своей дружбой с Осипом Мандельштамом, который, в свою очередь, «выставлял напоказ» свою дружбу с Георгием Ивановым. И тому, и другому, очевидно, нравилось «вызывать толки». Они всюду показывались вместе. В этом было что-то смешное, вернее смешным было их всегдашнее совместное появление в обществе и их манера подчеркивать, что они неразлучны.
Георгий Иванов в присутствии самого Мандельштама часто читал в «Бродячей собаке» и в других местах стихи о дружбе, где были такие строки:
|
А спутник мой со мною рядом Лелеет безнадежный сон. Не верит дням, не верит взглядам И дружбою не утолен. |
Но вскоре им, очевидно, надоела эта комедия. Осип Мандельштам «остепенился», а Георгий Иванов начал появляться с Георгием Адамовичем»3 [104, 41].
Стихотворение «От легкой жизни мы сошли с ума…» представляет собой как бы «сборную цитату», если воспользоваться выражением самого Мандельштама, из стихов Георгия Иванова и Кузмина: «пожатье рук», свет петербургских ночных фонарей, любовные записки по утрам входят как составляющие в ритуал, тщательно разработанный в стихах поэтов, учеников Михаила Кузмина4.
Сравним: «С утра вино, записки и похмелье» (Мандельштам) — «Наутро Вам стихи пришлю. / Еще не сбросив хмель отважный, / Прочтете Вы, что я люблю» (Кузмнн). «Раз двадцать в день к швейцару вниз спускаться. / Смотреть, пришла ль столь жданная записка» (Кузмнн).
«Рукопожатья сладостный обряд» (Мандельштам) — «Вот прощанье, вот пожатья»(Кузмин); «И руку жмут бездушными руками» (Кузмин).
«И фонари, как факелы, горят» (Мандельштам) «Огнем последним светят фонари» (Кузмин); «Кидают фонари на волны свет неяркий» (Г. Иванов).
Уместно, по-видимому, будет напомнить и о следующем стихотворении Георгия Иванова:
|
Все образует в жизни круг — Слиянье уст, пожатье рук. Закату вслед встает восход, Танцуем легкий танец мы, Равно — лужайка иль паркет — А ты, амур, стрелами рань, — И пастухи, и колдуны Весь мир — влюбленные одни. Пусть образует тайный круг — |
Сопоставив стихотворение «От легкой жизни мы сошли с ума…» со стихотворением «Все образует в жизни круг…», мы без труда убедимся в том, что оба они написаны в соответствии с «ритуальными предписаниями» Кузмина. Однако «легкая жизнь» существенно отличается от «легкого танца»: кузминская «прекрасная ясность» приправлена в стихотворении Мандельштама трагизмом Ахматовой.
Написав стихотворение «От легкой жизни мы сошли с ума…» в 1913 году, Мандельштам впервые опубликовал его лишь спустя три года, в «Альманахе муз». В этом же. 1916 году, он пишет рецензию «О современной поэзии (К выходу «Альманаха муз»)», в финальных строках которой поэт как бы объясняет причину «несвоевременного» появления стихотворения «От легкой жизни мы сошли с ума…» на его страницах:
«Пленителен классицизм Кузмпна. Сладостно читать живущего среди нас классического поэта, чувствовать гетевское слияние «формы» и «содержания» <…>Однако кларизм Кузмина имеет свою опасную сторону. Кажется, что такой хорошей погоды, какая случается в его последних стихах, и вообще не бывает.
Сочетание тончайшего психологизма <…> с песенным ладом поражает в стихах Ахматовой наш слух <…> Однако стихи «Альманаха» мало характерны для «новой» Ахматовой <…> Голос отречения крепнет все более и более в стихах Ахматовой» [4, 259-260].
Близость стихотворения «От легкой жизни мы сошли с ума…» к знаменитому ахматовскому «Все мы бражники здесь, блудницы…» (1913) уже была отмечена П.М. Нерлером [38, 577]. Укажем теперь на ряд общих мотивов стихотворения Мандельштама и некоторых стихотворений, вошедших в «Вечер» и «Четки».
«От легкой жизни мы сошли с ума» (Мандельштам) — «Я сошла с ума, о, мальчик странный» (Ахматова);
«От радости едва не поседели» (Мандельштам) — «Ты не был седым и грустным» (Ахматова);
«Когда речные тяжелеют струи, / И фонари, как факелы, горят» (Мандельштам) — «В каналах приневских дрожат огни» (Ахматова).
А изображение Георгия Иванова, набросанное в финальных строках стихотворения «От легкой жизни мы сошли с ума…», создано по образцу портретов лирических героев стихотворений ранней Ахматовой: реалия «тревожно-красный рот» характерно ахматовская. Вот несколько примеров: «Как забуду? Он вышел шатаясь, / Искривился мучительно рот»: «И темный насмешливый рот»; «И если б знал ты, как сейчас мне любы / Твои сухие, розовые губы» (в подобном контексте строка «И на глаза спадающая челка» может напомнить читателю об одной из наиболее выразительных примет внешнего облика самой Ахматовой. Ср. с неожиданным появлением «портрета» Ахматовой в стихотворении Мандельштама «С веселым ржанием пасутся табуны…»: «Сей профиль женственный с коварною горбинкой»).
Ряд общих мотивов со стихотворением «От легкой жизни мы сошли с ума…» содержит следующее стихотворение Ахматовой 1911 года:
|
Мне с тобою пьяным весело — Смысла нет в твоих рассказах. Осень ранняя развесила Флаги желтые на вязах. Оба мы в страну обманную Мы хотели муки жалящей |
Таким образом, стихотворение «От легкой жизни мы сошли с ума…» стало местом встречи поэзии Кузмина и Ахматовой, сплавленных мироощущением Мандельштама в единое целое5. Попытавшись, в заключение, определить состав этого сплава, прибегнем к формуле: невыносимая (Ахматова) легкость (Кузмин) бытия6.
P.S. Тот, кто «раньше всех умрет», пережил Мандельштама на 20 лет. В 1930 году, когда смерть давно перестала являться поэтам в виде сказочного сологубовского волка, он писал, вспоминая Петербург 1913 года, воспетый в стихотворении Мандельштама:
|
В тринадцатом году, еще не понимая, Что будет с нами, что нас ждет, — Шампанского бокалы подымая, Мы весело встречали — Новый Год. Как мы состарились! Проходят годы, Никто не позабыл, о, я уверен… |
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Этот эпиграф взят нами из четверостишия Мандельштама 1908 года: «Сусальным золотом горят / В лесах рождественские елки; / В кустах игрушечные волки / Глазами страшными глядят…». Перекликаясь с образом девятой строки стихотворения «От легкой жизни мы сошли с ума…» (на что впервые указал Р.Д. Тименчик [105, 37-38]), образ «игрушечных волков», по-видимому, восходит к следующим строкам из стихотворения Сологуба «Ветер в трубе…»: «Очи голодных волков / Между дерев замаячут». В.В. Мусатов предполагает, что «здесь без особого труда угадывается тютчевское: «Ночь хмурая, как зверь стоокий / Глядит из каждого куста» [106, 237]. Так, в пределах двух строк своего стихотворения Мандельштам переплел скрытую цитату из Тютчева с реминисценцией из Сологуба. Что не было случайностью, поскольку Федор Тютчев воспринимался Мандельштамом как предтеча Федора Сологуба: «Прозрачными горными ручьями текли сологубовские стихи с альпийской тютчевской вершины» [4, 305]. Для нас в данном случае важно и то, что четверостишие Мандельштама «Сусальным золотом горят…» восходит к одному из фрагментов произведения любимого писателя Кузмина Э.-Т.-А. Гофмана «Щелкунчик и мышиный король»:
«При каждом дуновении эфира <…> в ветвях и листве подымался шелест, а золотая мишура хрустела и трещала, словно ликующая музыка <…>
— Ах, как здесь чудесно! — воскликнула восхищенная Мари.
— Мы в Рождественском лесу, любезная мадемуазель, — сказал Щелкунчик <…> Пастухи и пастушки исполнили прелестный балет <…> Затем все скрылись в кустарнике.
— Простите, дорогая мадемуазель Штальбаум, — сказал Щелкунчик, — простите за такие жалкие танцы. Но эти танцоры из нашего кукольногобалета — они только и знают, что повторять одно и то же <…> Бонбоньерки на елках хотя и висят у них перед самым носом, но слишком высоко».
2. О петербургской специфической поэзии подробнее см., прежде всего, в монографии Н.А. Богомолова о Кузмине [107]. Разные варианты стихотворения Мандельштама имеют различные варианты 2-5 строк:
а) От радости едва не поседели / Пора, пора остановить качели / Пока совсем не воцарилась тьма. / Рукопожатья сладостный обряд» (от этого варианта Мандельштам отказался в связи со слишком явной реминисценцией из стихотворения другого петербургского поэта Ф. Сологуба «Чертовы качели»);
б) С утра вино, записки и похмелье / Пора, пора остановить веселье / Пока совсем не воцарилась тьма. / В рукопожатьи чудится обряд.
См. также варианты ст. 5:
а) Горячих рук мучительный разлад;
б) В рукопожатьи медленный обряд;
в) В-рукопожатьи сладостный разлад;
и ст. 2: От радости безумной поседели. Между прочим, обилие вариантов показывает, что в момент написания стихотворения «От легкой жизни мы сошли с ума…» Мандельштам не считал его такой уж «ерундой».
3. Интересно, что Рюрик Ивнев выделял среди стихотворений Мандельштама стихотворение «От легкой жизни мы сошли с ума…». В своих беллетризированных воспоминаниях он пишет, что именно эти стихи Мандельштам декламировал при встрече в 1922 году [108, 146-147], — факт, представляющийся маловероятным, учитывая дату встречи.
4. В стихотворении «От легкой жизни мы сошли с ума…» Мандельштам имитировал стиль Г. Иванова, который, по общему мнению, в то время был имитатором Кузмина: «В отношении тем Георгий Иванов всецело под влиянием М. Кузмина. Те же редкие переходы от «прекрасной ясности» и насмешливой нежности восемнадцатого века к восторженно-звонким стихам-молитвам», — писал Н.С. Гумилев [109, 101]. В связи с этим было бы интересно разобрать «кузминское» стихотворение самого Гумилева «Надпись на книге (Георгию Иванову)».
5. Посредником послужил Георгий Иванов, испытавший сильнейшее влияние как Кузмина, так и Ахматовой.
6. В задачу настоящей заметки не входит анализ сложных взаимоотношений между Кузминым и Ахматовой. См. о них подробнее в классической работе Р.Д. Тименчика, В.Н. Топорова и Т.В. Цивьян [110].
