Иван Коневской (Ореус)

Отрывок («Я с жаждой ширины, с полнообразья жаждой…»)
Отрывок («Первозданная свежесть и резкость весны…»)
Наследие веков
Многим в ответ
Посвящение
До и после
Припев
В небывалое
Озеро
Зимний голос
Тихий дождь

Я с жаждой ширины, с полнообразья жаждой
Умом обнять весь мир желал бы в миг один;
Представить себе вдруг род, вид, оттенок каждый
Всех чувств людских, и дел, и мысленных глубин.

Всегда иметь тебя перед духовным взором,
Картина дивная народов и веков!
Вот что бы я считал широким кругозором
Ума, вознесшегося вплоть до облаков…
1894

Первозданная свежесть и резкость весны,
Крепкий запах весенней стихии!
Ты впиваешься в нас до нежнейшей струны,
И неистовства едко-сухие
Мы вдыхаем, сильны.

Дикий дух мятежа и войны,
Исступленные соки глухие,
Нас мутите вы властно, природы сыны.
Захмелеем же мы,
Словно древние гунны лихие…
1895

Когда я отроком постиг закат,
Во мне — я верю — нечто возродилось,
Что где-то в тлен, как семя, обратилось:
Внутри себя открыл я древний клад.

Так ныне всякий с детства уж богат
Всем, что издревле в праотцах копилось:
Еще во мне младенца сердце билось,
А был зрелей, чем дед, я во сто крат.

Сколь многое уж я провидел! Много
В отцов роняла зерен жизнь — тревога,
Что в них едва пробились, в нас взошли —

Взошли, обвеяны дыханьем века.
И не один родился в свет калека,
И все мы с духом взрытым в мир пошли.
1896

Я не любил. Не мог всей шири духа
В одном лице я женском заключить.
Все ловит око, все впивает ухо,
И только так могу в любви почить.

Когда б, простясь с возлюбленною девой,
Вперил я взор в роскошный неба свод,
Иль в сень широколиственного древа,
Иль в думу, вещую, как рокот вод, —

Простер бы к ним стремительно объятья,
Во мне б не девы образ уж царил;
Но девы лик и сны вселенной — братья:
К единому все диву я парил.

Так — обнимусь я с женской красотою,
Но через миг — с горой или ручьем,
Но душно составлять одно с четою,
Скорбя в разлуке с частным бытием.

Нет — естество свое стремясь раздвинуть,
В него рассвету, полдню и звездам,
И всем людским порывам дам я хлынуть,
Впитаю их — и все пребуду сам.
1897

Сам я смеюсь над собой,
Знаю — я властен, но хил.
Ты же моею судьбой
Правишь, как мудрость могил.

Дерзко метнусь я к лучам:
Смотришь — а ты уже тут.
Взором, подобным врачам,
Правишь над дерзким ты суд.

В зыбких и твердых устах
Ведений тьмы залегли.
Силен ли я, иль зачах —
Век мне открыть не могли.

Вечно и «да» в них, и «нет».
Благо им, слава за то!
Это — премудрый ответ:
Лучше — не скажет никто.
1898

* Странная улыбка жизни (Ренье)

За что люблю я с детства жизнь и землю?
За то, что все в ней тайной веселит,
За то, что всюду вещему я внемлю —
Ничто не дарует, но все сулит.

Когда, крутым крушеньем удрученный
В погоне за надменною мечтой,
Спущуся в сумрак жизни обыденной,
Вниз по ступеням лестницы витой, —

В безвестной тишине я буду весел.
Скользнув в укромно-милую мне клеть:
Косящата окна я не завесил,
И дум но буду духом я светлеть.

Видны мне из окна небес просторы.
Волнистая вся область облаков
Увалы млечные, седые горы,
И тающие глыбы ледников.

И, рассевая ласковые пены,
Как целой тверди безмятежный взор,
Сияют во красе своей нетленной
Струи небесных голубых озер…
24 апреля 1898

А земля идет, и солнце светит,
То скупясь, то щедрясь на тепло.
Кто заветный ход вещей отметит,
Кто поймет, откуда все пошло?

И в реках струи живые стынут,
И в реках же тает нежный лед.
Кто те люди, что перстом нас двинут —
И ускорен будет вечный ход?

Тут — зима, а там — вся нега лета,
Здесь — иссякло все, там — сочный плод.
Как собрать в одно все части света?
Что свершить, чтоб не дробился год?

Не хочу я дольше ждать зимою,
Ждать с тоской, чтоб родилась весна,
Летом жить лишь с той мольбой немою,
Чтоб была и осень суждена.

Не хочу, томлюся, и живу я,
И живу я все ж, надеюсь, век,
И, вздыхая, жизни не порву я:
Плачь, а втайне тешься, человек!
31 января 1899, Петербург

Стыдитесь говорить: нельзя! Взывайте: можно!
«На веки» — это смерть, а власть — «все до поры!»
Ведь непреложное так пусто и ничтожно,
Вне всякой .вольности и роскоши игры.

«Все может быть!» — И так быть всемогущ могу я,
«Нельзя не быть» — то для невольников закон.
Возможность берегу, в возможность убегу я,
Не вечен ни один заветный Рубикон.

Люблю я Истину, но также мило Мненье,
И вечность хороша, лишь если время есть,
Под каждым Мнением заложено Сомненье,
Как заповедный клад: то личной воли честь.
1900

Дева пустынной изложины,
Лебедь высот голубых,
Озеро! ввек не встревожено
Дремлешь ты: праздник твой тих.

Тих он и ясен, как утренний
Свет вечно юного дня:
Столько в нем радости внутренней,
Чистого столько огня!

Ласково духа касаются
Влаг этих млечных струи.
Небо свежо улыбается:
Нега — и в беге ладьи…

О старость могучая круглого года,
Тебя я приветствую вновь.
Я юн, как мечта, и я стар, как природа,
Хранитель событий и снов.

Так радостно осени ветры свистали,
Носясь по жнивьям, зеленям,
И столько безумных дождей наметали,
Рыдая по сгубленным дням.

Великому жизнь обреклась запустенью,
И ждал обездоленный мир:
Ужели же смерти не минуть растенью,
И край навсегда уже сир?

И ветры с неведомых стран налетели
Под вечер промокшего дня,
И росы хрустальные к утру осели,
Таинственный холод храня.

Так славлю я снова священные зимы.
Пусть греются зерна, что грезят в земле,
И мыслей посев дальновидный, озимый,
Медлительно всходит в челе!

О дождь, о чистая небесная вода,
Тебе сотку я песнь из серебристых нитей.
Грустна твоя душа, грустна и молода.
Теченья твоего бессменна череда,
И сходишь на меня ты, как роса наитий.

Из лона влажного владычных облаков
Ты истекаешь вдруг, столь преданно-свободный;
И устремишь струи на вышины лесков,
С любовию вспоишь головки тростников
И тронется тобой кора земли безводной.

В свежительном тепле туманистой весны
Ты — чуткий промысл о растущем тайно жите.
Тебе лишь и в земле томленья трав слышны.
О чистая вода небесной вышины,
Тебе сотку я песнь из серебристых нитей.