Владимир Пяст ВСТРЕЧИ
<…> Итак, акмеисты: то есть Ахматова, Гумилев, Мандельштам — и потом так называемые «мальчики» из Цеха поэтов — Георгий Иванов, Георгий Адамович; потом другие «примыкавшие» — будущие ученые, как-то В. Гиппиус, В. Жирмунский, — и сколько еще других! — одни чаше, другие — реже, но все отдавали дань «Бродячей собаке». Анна Ахматова, например, помнится, не в одном стихотворении использовала обстановку этого художественного подвала. Вспомните хотя бы:
| Все мы бражники здесь, блудницы…. |
Стихотворение это почему-то кончается так:
| А та, что сейчас танцует, Непременно будет в аду. |
Мандельштам, задирая голову, рассыпал свои оригинальные стихи периода первого расцвета его таланта, — и всегда встречался публикой не с меньшим вниманием, чем представители футуристического лагеря. В этот период он написал и свою забавную эклогу неразменному золотому, и свое, ставшее тогда знаменитым, «Адмиралтейство»:
| Сердито лепятся капризные Медузы, Как плуги брошены, ржавеют якоря — И вот разорваны трех измерений узы, И открываются всемирные моря! |
Но там же он был автором и ряда таких стихотворений, которые впоследствии отверг. Во-первых, своего «Футбола второго»; «Футбол первый»: «Рассеян утренник тяжелый, — На босу ногу день пришел; — А на дворе военной школы — Играют мальчики в футбол» — он где-то все-таки напечатал, хотя и по излишней строгости к себе не включил в собрание своих стихотворений…
Вот этот замечательный «Футбол второй», образ Юдифи в котором был вызван одной из постоянных посетительниц «Собаки», имевших прозвание «Королевы Собаки» (таких было несколько):
| Телохранитель был отравлен. В неравной битве изнемог, Обезображен, обесславлен Футбола толстокожий бог. И с легкостью тяжеловеса Скажи, не так толпа сгрудилась, И надсмехалась лицемерно |
В «Свиной Собачей книге», называвшейся так странно не в силу того же смешения двух этих животных, в каком был повинен Алексей Крученых, — но оттого, что эта толстая книга нелинованной бумаги была заключена в переплет из свиной кожи, — в «Свиной книге» много было записано отличнейших экспромтов не только присяжных поэтов легкого жанра — к каким относился в первую голову ставший также постоянным «собачником» и не примыкавший (как и автор этих строк) ни к какой поэтической группе П. П. Потемкин, — но и более серьезных, в том числе интереснейшие стихи Мандельштама, Маяковского и скольких еще!
Но это было не в «Собаке», а в «Вене»*, и записано было даже не в «Венский» альбом, а просто на открытку, тут же направленную к адресату, — следующее коллективное стихотворение по случаю первых по времени выборов «короля поэтов», имевших место там. В них принимали участие супруги Кузьмины-Караваевы, Мандельштам, Василий Гиппиус и я. После того как в первый раз голоса разделились (были поданы два за Федора Сологуба, два за Блока, а пятый за одну поэтессу), назначили перевыборы. Пятый присоединил свой голос к сторонникам Блока, которому и было сооружено следующее письмо:
| Диалог. М ы и Б л о к. М ы. После Цеха, После Академии, — Мы без смеха Раздавали премии. Б л о к. Вот потеха! Избран вами всеми я! |
А вот после такого не совсем складного вступления шли четыре грациозные строчки, в которых по почерку я узнал, проглядывая не так давно сохраненную Блоком в тщательном порядке корреспонденцию, — Мандельштама — в качестве автора их:
| Блок — король и маг порока; Рок и боль венчают Блока. |
<…> Так как мне уже не придется возвращаться к шуточным стихам, — я позволю себе некоторые анахронизмы в своих эклогах М. Лозинскому. <…> Не он ли автор пародии на некую строфу из Шиллерова «Кубка»?
У Шиллера — Жуковского:
| … свиваются в клуб И млат водяной, и уродливый скат, И ужас морей — Однозуб… |
У Лозинского (дело идет о «Клубе поэтов», возникшем в доме Мурузи в 1921 году):
| За жизнь свою медной полушки не даст, Кто зрел, как сбираются в клуб И Блок ледяной, и уродливый ……** И ужас друзей — Златозуб… |
А Златозуб — это прозвище Мандельштама…
Этот последний, «взаимно», взял Михаила Леонидовича Лозинского героем многих своих эпиграмм из «Антологии античной глупости»***, которую Мандельштам начал сочинять как раз в означенную пору и в означенной «Собаке».
| Сын Леонида был скуп, и когда он с гостем прощался, Редко он гостю совал в руку полтинник иль рубль; Если же скромен был гость и просил лишь тридцать копеек, Сын Леонида ему тотчас, ликуя, вручал… |
Вероятно, я запамятовал, как в точности звучал последний пентаметр… В другом случае, при приходе гостя, в квартире сына Леонида были разверсты широкошумные краны. В назидание ему говорилось:
<…> Я хотя попадал почти ежедневно часам к половина второго, к двум на службу, — и успевал там поперевести из Тирсо де Молина либо ответить своим сослуживцам на несколько вопросов из выдуманной мною, якобы основанной Курбатовым, науки «Петербургологии», тогда как сидевший за соседним столом А. Е. Кудрявцев спешно готовил (или это было уже только в годы войны?) «Иностранное обозрение» для «Летописи», журнала Максима Горького, — но, вернувшись в шестом домой, после обеда погружался в сон, чтобы встать иной раз как раз к тому времени, когда пора было собираться в «Собаку». Помню, как раздувал я ноздри, впитывая в себя дневной воздух, когда однажды в воскресенье попал на картинную выставку! Нам (мне и Мандельштаму, и многим другим тоже) начинало мерещиться, что весь мир, собственно, сосредоточен в «Собаке», что и нет иной жизни, иных интересов, чем «Собачьи»!
К нашей чести, надо сказать, что мы сами чувствовали эту опасность. То есть опасность того, что в наших мозгах укоренится эта аберрация «мировоззрения».
1929
* «Вена» — известный петербургский ресторан, где часто собирались писатели.
** Цитируя эту эпиграмму, Пяст не досказал третью строку, которая читается: «И Блок ледяной, и уродливый Пяст».
*** «Антология античной глупости» — под таким названием был опубликован цикл эпиграмм в журнале «Лукоморье» (1915, № 6)
