Максимилиан Волошин ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ИТОГИ ЗИМЫ

Зима 1910-1911 года отличалась особенною многочисленностью картинных выставок. Но в дроблении этом было однообразие, благодаря участию одних и тех же лиц во всех группах. По своему духу ядро каждой из выставок было обособленно и представляло определенный характер, но всегда сопровождалось случайной бахромой произведений, чуждых основному направлению выставки. Бахрома же эта часто отличалась яркостью и пестротой цветов, как бахрома испанской шали, которая своей эффектностью иногда убивает самый узор ткани.

Так, бахромою «Союза» были Сарьян, Коненков, Уткин; бахромою «Бубнового валета» — Кандинский, Явленский, Ле-Фоконье, Глез; бахромою «Мира искусства» — Кончаловский, Машков, Лентулов, Гончарова; бахромою «Товарищества» — Павел Кузнецов, Манганари и т.д.

Распад «Союза», возрождение «Мира искусства», прекращение «Золотого руна» и «Голубой розы», возникновение «Бубнового валета» — все эти перемены флагов и боевых значков перепутали имена участников и состав выставок. Целью всех художественных демонстраций этой зимы было показать публике не группу участников известного художественного течения и определить линии его берегов, но и привлечь к себе наибольшее количество интересных гастролеров, стать выставкой, во всех отношениях яркой и разнообразной. Эта путаница в размежеваниях сделала то, что некоторые из художников например, Сарьян и Уткин, оказались участниками буквально всех московских выставок и притом вовсе не к своей выгоде. Уткин как бы исчез, растворился в этом дроблении настолько, что стало невозможным уловить его лицо этого года, а Сарьян, хотя утвердил себя именно в этом году истинным художником, однако не настолько безусловно, как это было бы, если бы он выставил все целиком в одном месте.

Останавливаясь на отдельных случаях художественных группировок этого года, можно только порадоваться разделению «Союза» и «Мира искусства». Слияние петербуржцев и москвичей в залах одной и той же выставки было всегда неестественно и мучительно. От такого сопоставления никто не выигрывал: москвичи подчеркивали сдержанность, сухость, определенность петербуржцев, а петербуржцы еще более оттеняли мягкотелость, бессистемность, рыхлость москвичей. Теперь, когда это разделение Петербурга и Москвы произошло, эти различные культуры определились и выяснилось, конечно, ярче: «Мир искусства» — как результат метода в искусстве, «Союз» — как результат работы «нутром».

Дорога петербуржцев, снова поднявших старое и исполненное уже исторического смысла знамя «Мира искусства», совершенно ясна: они должны стать академией нового искусства. Разумеется, академией не в дурном (временном) смысле, а в ее истинном значении хранительницы художественной культуры и установительницы творческих методов. Кого мы ни возьмем из петербуржцев, составляющих ядро «Мира искусства» — Бенуа ли, Рериха, Сомова, Добужинского — и вплоть до самых молодых и начинающих — Лукомского или Нарбута, — везде и у всех есть и культура и метод. А если мы поставили рядом Серова, то сразу отличим москвича, так как у него нередко в одном и том же портрете рядом с необычайным осуществлением можно встретить детскую ошибку, неожиданный срыв. Это признаки иного культурного течения, которое роднит его и с Суриковым и с Малявиным. Место Серова скорее в «Союзе», чем в «Мире искусства». Принципы отбора лучшего из лучших, к которому склонен «Мир искусства», не кажется мне верным. Эклектизм вкуса и широкая терпимость его главных вдохновителей подсказывает им желание привлечь к себе все наиболее талантливое и яркое, но над ним должно преобладать стремление к более четкому определению своего исторического русла. Если б «Мир искусства» был русской академией фактически, то его метод был бы правилен: теперь же, когда он только культурно-охранительная группа нового искусства, ему важно собственное утверждение, важно не повторять той ошибки, которой был его союз с москвичами. Чтобы пояснить свою мысль, я скажу, что, например, Богаевского или Сарьяна, как выразителей определенного метода, я бы принял как основных участников «Мира искусства», но, например, Машкова и Кончаловского, которых ценю как художников, не принял бы; и сомневаюсь даже, место ли там Судейкину, Сапунову и Милиоти. Все это для «Мира искусства» те яркие пасмы бахромы, о которых я говорил вначале.

Если желание привлечь к себе наиболее совершенные проявления различных течений мешает необходимому самоограничению «Мира искусства», то с «Союзом» дело обстоит иначе. Группа «Союза» образовалась не идейно, а из исторического накопления авторитетов. В то время как «Мир искусства» ведет все время свой путь по строгой восходящей линии, главные участники «Союза» идут с неожиданными подъемами и провалами, а второстепенные являют глубокий упадок.

«Семейный портрет» Малявина с его трагическим и смешным срывом символичен для «Союза»; это образец того момента, когда «нутро» изменяет, а на место метода подставляются художественные теории. Не случайно Малявин, обещавший этот портрет «Миру искусства», перерешил в последний момент и выставил его в «Союзе». Бахрома «Союза» еще менее обоснована, чем бахрома «Мира искусства». Кончаловский и Машков только не вяжутся с остальными экспонатами «Мира искусства», а Сарьян в «Союзе» убивал собою всех остальных участников, а главным образом основное ядро — самих главарей «Союза».

Тех резких и художественно недопустимых противоречий, которыми в этом году отличался состав «Союза» и «Мира искусства», не было в «Московском товариществе» и в «Бубновом валете». «Московское товарищество» является в настоящее время выставкой, наиболее полно отражающей художественную жизнь Москвы. Очень широкая доступность, возведенная им в основной принцип, гарантирует ему постоянный приток молодых сил. Оно могло в этот сезон устроить две интересных выставки: «Акварельную» — осенью и обычную весеннюю. Но «Товариществу» очень вредит хищническая политика «Союза», в настоящем году перенятая и «Миром искусства»: приглашение к себе наиболее талантливых участников «Товарищества». Это постоянно обессиливало «Товарищество» и делало его как бы переходной ступенью перед честью быть принятым в «Союз». И мало кто не уступал этому соблазну, который усиливается тем, что до сих пор в Третьяковскую галерею приобретались произведения исключительно в «Союзе», а «Товарищество» неизменно обходилось.

«Бубновый валет» был наиболее ценной из художественных группировок этого года, так как представлял из себя определенную боевую школу. Он осложнил себя только залой, отведенной мюнхенцам и французам, так что в конце концов и он не обошелся без бахромы иного цвета, чем ткань.

Несмотря на такое обилие художественных выставок, чувствовалось все же отсутствие выставки, соответствующей «Золотому руну» или »Голубой розе». Между «Союзом» и «Товариществом» с одной стороны и «Бубновым валетом» с другой был хронологический прорыв: не получило себе отдельного выражения то поколение московских художников, которое характеризуется именами Судейкина, Уткина, Пав. Кузнецова, Милиоти и др. Все они разбрелись по отдельным выставкам, и поэтому уловить общее изменение их лика стало трудно.

«Московский салон», который мог бы восполнить этот ущерб, именно этого-то и не сделал. Он задался целью, которой задавались и все другие картинные выставки этого года: соединить в своих залах представителей всех партий от «Передвижников» до «Валетов», а так как туда все дали самые плохие и нехарактерные свои вещи, то получился еще один базар картин, не очень интересный и никому не нужный. Существование этого «Салона» ничем не может быть оправдано, равно как и существование выставки «Независимых».

Из всего вышесказанного ясно, какое смутное и хаотическое время переживает художественная жизнь Москвы: художники так перетасовались в различных политических комбинациях, что единственный возможный возврат к нормальным историческим группировкам представляется лишь при осуществлении того плана, который пропагандирует в настоящее время К.В. Кандауров: устройство всех картинных выставок одновременно в одном и том же большом помещении, распределив непримиримые художественные группы отдельно по этапам и залам, тогда «Мир искусства», «Союз», «Товарищество», «Золотое руно», «Бубновый валет» сгруппируются нормально, не нуждаясь ни в перебежчиках, ни в гастролерах, под своими старыми флагами, и соединение их под единой крышей образует единственный возможный для Москвы «Салон».

При этом, как утверждают, вопрос о помещении, такой трудный для каждой отдельной выставки, разрешается гораздо легче, не говоря уже о той экономии средств, которая окажется при осуществлении такой комбинации. И только тогда можно будет определенно говорить о группах и школах современного искусства. Тогда «Мир искусства» будет знаменовать действительно метод и культурную традицию; «Союз» — тенденцию «нутра» и собрание признанных публикой московских авторитетов; «Руно» или «Роза» — школу московских идеалистов с декоративными тенденциями; «Валет» — крайние течения нового реализма; «Товарищество» — широкий и чуткий восприемник всех молодых и новых течений московской художественной жизни, рядом с тем синтетическим течением живописи, которое, с одной стороны, находит себе выражение в Богаевском, с другой — в Сарьяне.

То же самое нужно сказать о скульпторах. Сейчас выставляют, в сущности, только три скульптора: Голубкина, Коненков и Матвеев. К ним можно еще присоединить молодого, но обещающего Ленского. И сами эти скульпторы разошлись без всякой видимой причины по отдельным выставкам, и произведения свои они еще дробят, выставляя сразу в нескольких местах. Им было бы необходимо сосредоточиться на какой-нибудь одной выставке и иметь свою собственную отдельную от живописи залу, как это обычно и делается на больших выставках.