Николай Могилянский О «БРОДЯЧЕЙ СОБАКЕ»
П.П. Потемкину принадлежит счастливая мысль собрать за товарищеским обедом членов и посетителей «покойной «Бродячей собаки». Предполагается, кажется, возродить популярный в предвоенное время «подвал», помещавшийся на углу Михайловской площади и Итальянской улицы, рядом с Михайловским театром.
Несколько слов воспоминаний хочется мне сказать здесь для тех из знавших «покойницу», кому приятно будет воскресить в памяти ее своеобразные черты, а также и для тех, кто не знал уютного подвала «Бродячей собаки», чтобы дать некоторое понятие об этом своеобразном и интересном начинании, отошедшем уже в историю.
Случайно мне пришлось играть хотя и пассивную, но все же некоторую роль при самом возникновении «Бродячей собаки», а потом быть усердным ее посетителем, особенно первого времени ее существования, и мои воспоминания дополнят некоторые из тех заметок и описаний, которые появились уже в печати.
В один из ненастных вечеров осени 191… — точно не помню года, знаю лишь, что это было после 1910 года, — ко мне вихрем ворвался мой земляк, которого я знал еще гимназистом в родном городе Чернигове, Борис Константинович Пронин, проще Борис Пронин, а для близких и просто Борис, как всегда, розовый, с взъерошенными каштановыми кудрями, возбужденный, как всегда, с несвязной, прерывистой речью и оборванными фразами.
— Понимаешь! Гениальная идея! Все готово! Замечательно! Это будет замечательно! Только вот беда — нет денег! Ну я думаю, у тебя найдется рублей двадцать пять. Тогда все будет в шляпе! Наверное! То есть это, я тебе говорю, будет замечательно.
Я был завален спешной работой, и мне давно были известны всякие проекты, планы и «замечательные» предприятия Бориса Пронина. Но сразу мелькнула мысль: за 25 рублей можно моментально прекратить беседу, которая грозила стать очень длинной, ибо Борис уже снял барашковую серую шапку и длиннейший белый шарф, но второпях забыл снять пальто — до такой степени был во власти своей блестящей идеи.
— Денег, рублей двадцать пять, я тебе дам, но скажи же в двух словах, что ты еще изобрели что затеваешь. Только в двух словах, ясно?
— Мы откроем здесь «подвал» — «Бродячую собаку», только для себя, для своих, для друзей, для знакомых. Это будет и не кабаре, и не клуб. Ни карт, ни программы! Все это будет замечательно — уверяю тебя. Интимно, понимаешь… Интимно прежде всего.
Я вынул деньги и, вручая их Пронину, сказал:
— Выбирайте меня в члены «Собаки», но я прошу лишь одного: пусть это будет по соседству со мной, иначе не буду ходить.
— Ты уже избран, ты будешь членом-учредителем, ты будешь больше — крестным отцом «Бродячей собаки». Дело в шляпе! — И он уже бросился со всех ног в переднюю и засеменил быстро по ступенькам лестницы вниз.
Б. Пронин исчез. «Еще одно мертворожденное предприятие!» — подумал я.
Вспоминаю о Пронине потому, что без Пронина какая же могла быть «Бродячая собака»! Говорю это серьезно, и даже думаю: ну если, в самом деле, возродится на берегах Сены, вместо берегов Невы, такой «подвал» опять, то так же будет с Прониным при этой новорожденной «Собаке»? И может ли вообще быть «Бродячая собака» без Пронина? Сомневаюсь.
Беспутный он был человек. Работу по театру он начал в студии у Станиславского. Одно время казалось: вот-вот в люди выйдет — приняли помощником режиссера в Александринский театр в Петербурге. Увы! недолго продолжалось режиссерство Бориса на казенной сцене — удалили за политическую неблагонадежность!
Я и думать, конечно, забыл и о «Собаке», и о Борисе. Ведь не в первый раз затевал он разные затеи, выдумки и предприятия, ничем не кончавшиеся.
Но вот, о удивление! получаю повестку: «собака лает» тогда-то, и адрес приложен. Борис все исполнил честно и точно. «Собаку» открыл, и открыл ее ровно по диагонали через площадь от моей квартиры.
Иду еще раньше назначенного открытия. Сам Борис, без пиджака, носится, что-то прибивает, что-то мастерит в темном, сыром подвале старого Дашковского дома № 5 на Михайловской площади.
— А! Ты! Вот видишь — тут будет «сцена», — при этом указывается на три квадратных аршина помоста в одном углу подвала. — Вот, иди сюда — это комната для артистов: щель в два аршина ширина, столько же длины. Разве нам много места надо! Здесь будет камин — его еще поставят; будут трещать дрова, будет уютно! Стены пока голые, но… их распишет сам Судейкин!
«Пока» было холодно и далеко не «уютно».
Но ко дню открытия все необходимое было готово: были деревянные столы (посредине круглый — белый), некрашеные, были с соломенным сиденьем стулья, сидеть на которых было весьма «неуютно», висела «люстра» с тремя свечками на деревянном обруче, был даже «буфет», где кипел самовар и лежала колбаса для изготовления бутербродов.
Но… дорого начало!
Вот «Собака» в полном леске своего успеха и в апогее своей славы. Первый час ночи. К воротам дома № 5, у которых стоит закутанный в тулуп дворник, подъезжают извозчики, лихачи и автомобили. Съезд в полном разгаре. Нужно пробраться на второй грязный двор, чтобы открыть неудобную скользкую лестницу, по которой вы входите в «зал» «Бродячей собаки». Тесно везде: и в прихожей-клетушке, и в гардеробе — второй клетушке, и в самом «салоне», где нормально вмещалось человек тридцать-сорок, а бывало при уплотнении до ста и более.
И кто не перебывал в этом скромнейшем по размерам и по обстановке «подвале», кто не оставил в «свиной книге» — гордость Пронина — своей подписи или автографа!
И какое оживление царило на некоторых удачных ее вечерах «без программы»! Засиживались до петухов, а в Петербурге зимою петухи поют поздно.
И в дыму сигар и папирос над всем носилась вездесущая фигура Бориса Пронина. Он всех восторженно приветствовал, одних заключал в объятия, других целовал, третьих тащил в буфет.
К этому времени уже весь почти подвал был расписан орнаментом и фигурами в медальонах Судейкиным. Подвал подсох — посетители «Собаки» высушили ее стены своими легкими. Что сталось теперь с этой стенной живописью?
Я любил больше первоначальную пору «Бродячей собаки». В этот период ее малой известности действительно там бывало уютно и приятно. Публики с улицы, всех, кто мог заплатить 3 рубля за вход на вечер с программой, еще не пускали в «подвал». Все приходившие или уже были раньше знакомы между собой, или тут же знакомились.
В этот период действительно не было программы.
Потом в подвал «Собаки» ворвалась улица. Уже об «интимности» не могло быть и речи, и многие из первых посетителей подвала стали реже заглядывать в его стены.
