Владимир Пяст

Я так тебя любил, что даже ангел строгий,
Над скорбною землей поникнувший челом,
Благословил меня опущенным крылом
Пройти по сумраку сияющей дорогой.

Я так тебя любил, что Бог сказал: «Волшебным
Пройди, дитя, путем в творении моем;
Будь зачарован им, лобзайся с бытием,
И каждый день встречай мой мир псалмом хвалебным».

Но — я не знаю кто — в меня пустил стрелой,
Отравленной людским кощунственным проклятьем.
Но — я не знаю кто — сдавил меня объятьем,
Приблизивши ко мне свой лик истомно злой.

Но — я не знаю чей — запал мне в душу сев
Желанья жгучего порока и паденья.
Но — я не знаю чье — открылось мне виденье,
Слепительным огнем обманчиво зардев.

Я так тебя любил. Что думал пронести
Сосуд моей любви, столь хрупкий, невредимым
Среди кромешной тьмы, затканной алым дымом.
Я не сумел, не смог. Прости меня, прости!

Ночь бледнее знакомой кудесницею
Детских снов.
Я прошла развалившейся лестницею
Пять шагов.

Коростель — без движения, всхлипывая
В поле льна.
Ровный отблеск на сетчатость липовую
Льет луна.

Я в аллее. Ботинкой измоченною
Пыль слежу.
Перед каждою купою всклоченною
Вся дрожу.

Старой жутью, тревожно волнующею,
Вдруг пахнет.
И к лицу кто-то влажно целующую
Ветку гнет.

Путь не долог. Вот тень эта матовая —
Там забор.
О, все так же дыханье захватывает
— До сих пор!
23 июня 1905

Мне тридцать лет. Мне тысяча столетий.
Мой вечен дух — я это знал всегда.
Тому не быть, чтоб не жил я на свете. —
Так отчего так больно мне за эти
Быстро прошедшие года?

Часть Божества, замедлившая в Лете,
Лучась путем неведомым сюда, —
Таков мой мозг. — Пред кем же я в ответе
За тридцать лет на схимнице-планете,
За тридцать долгих лет, ушедших без следа?

Часть Божества, воскресшая в поэте
В часы его священного труда, —
Таков я сам. — И мне что значат эти
Годов ничтожных призрачные сети,
Ничтожных возрастов земная череда?

За то добро. Что видел я на свете,
За то, что мне горит Твоя звезда,
Что я люблю, люблю Тебя, как дети,
За тридцать лет, — за триллион столетий, —
Благодарю тебя, о, Целое, всегда.
1916