Ольга Улокина

Русское православное начало в книге Н. Гумилева «Колчан»

Влияние русской православной традиции на творчество Н. С. Гумилева долгое время недооценивалось критической и литературоведческой мыслью. Любовь поэта к экзотике, Африке, Востоку задавала некую стереотипность восприятия, закреплявшую за его поэзией ярлык «иностранной», ограничивая взгляд многих читателей и критиков неоромантической маской конквистадора и любителя экзотики. Устойчивое отсутствие понимания позволило А. Ахматовой назвать Н. Гумилева в своих поздних заметках «поэтом еще не прочитанным» [9, 221].

Исследования последних лет позволяют увидеть в Н. Гумилеве большого русского поэта, прочно связанного с православной культурой. Особо хотелось бы выделить работы Ю. Зобнина, раскрывшего организующее значение православного мировосприятия для духовного и творческого облика поэта [2, 7]. Тем не менее, многие вопросы в данной области не освещены. Так, например, теоретически не разработана проблема национального и религиозного самосознания лирического субъекта поэзии Н. Гумилева. Один из аспектов данной проблемы мы намерены осветить на материале поэтической книги «Колчан», где образ России впервые получил широкое художественное воплощение.

Некоторые наброски к русской теме были сделаны Н. Гумилевым еще в «Жемчугах» (1910 г.). Это стихотворения «Старина» и «Заводи», в которых был намечен образ тихой, провинциальной, помещичьей России, воссозданный позднее в «Старых усадьбах» из книги «Колчан». В этих зарисовках чувствуется двойственность авторского отношения к изображаемому: добродушная ирония соседствует здесь с ностальгической грустью. Замечая незатейливые детали быта, поэт с улыбкой подчеркивает его простоватую эклектичность: «На полке рядом с пистолетами// Барон Брамбеус и Руссо» [3, 175]. А в описаниях повседневной и где-то даже лубочной Руси временами слышатся пушкинские интонации («Дома косые, двухэтажные,// И тут же рига, скотный двор,// Где у корыта гуси важные// Ведут немолчный разговор» [1, 173]).

Данный пласт лирики у многих исследователей вызывал впечатление традиционного и даже поверхностного подхода автора к изображению России. Так, Ал. Михайлов, сопоставляя художественное решение русской темы в поэзии Н. Гумилева и Н. Клюева, утверждает приоритет второго художника, воплотившего глубоко национальный, проникнутый идеей духовного бытия, образ родины. Тогда как в гумилевской лирике, по его мнению, представлен преимущественно «пейзажный, внешний облик» России [5, 67 – 68].

Такое замечание, на наш взгляд, не исчерпывает решения русской темы у Н. Гумилева, чье обращение к концепту России изначально было связано не с одной внешней изобразительностью. Об этом свидетельствует авторское использование мифологемы «дом» в произведениях русского цикла:

Вот дом, старинный и некрашеный,

В нем словно плавает туман,

В нем залы гулкие украшены

Изображением пейзан [1, 103].

…И направились к дому те,

У кого есть дом

С голубыми ставнями,

С креслами давними

И круглым чайным столом [1, 105].

Последовательное развитие автором данной мифологемы, использование символики цвета углубляет семантику образа России, для раскрытия которой желательно учитывать весь поэтический контекст гумилевского наследия.

И сердце мучится бездомное,

Что им владеет лишь одна

Такая скучная и томная,

Незолотая старина [1, 103].

Значение золотого цвета в поэзии Н. Гумилева рассматривалось Е. Раскиной, отметившей его соотнесенность с духовным началом: это «золотые острова» Индии духа, «золотая дверь», которую поэт искал в Африке, и «золотое сердце России», – образ, приобретающий более полное звучание в этом ряду [8, 10]. Дополним намеченный Е. Раскиной ассоциативный ряд образом из «Пятистопных ямбов»: «золотой и белый монастырь». Семантика данных образов показывает, что определение «золотой» используется поэтом в согласии с православной иконописной цветовой символикой, то есть в значении «сакральный», и характеризует исключительно явления духовного порядка. Учет символики цвета позволяет увидеть авторскую иронию в изображении сугубо «внешнего», «пейзажного» облика «незолотой» русской старины, которую лирический субъект лишает статуса сакральности: его «бездомное» сердце изнывает от тоски по подлинной родине, – тому дому, который не был связан для него с миром «старых усадьб».

Глубинное открытие поэтом России произойдет в 1910-е годы, в период Первой мировой войны. Именно в стихах тех лет, вошедших в книгу «Колчан», Н. Гумилев, известный читателям как певец Африки и «изысканных жирафов», вдруг по-новому раскроется в рамках военного цикла и стихов, посвященных России. Обращение к новым темам и образам стало поэтическим откликом на те культурно-исторические процессы, которые осмыслялись автором как часть его личной судьбы. Годы войны были важным этапом в процессе формирования ценностно-смысловой ориентации поэта, о чем можно судить, прежде всего, по его стихам.

С началом Первой мировой войны Н. Гумилев добровольцем пошел на фронт, оказавшись в самой гуще событий, что позволило ему раскрыться в совершенно новом облике, закрепив за собой славу поэта-воина. Ключевые для акмеистического мировосприятия идеи мужественного взгляда на жизнь и стремления к подлинности в годы войны получают глубокое философское осмысление. Война стала испытанием мужественности, которое Н. Гумилев выдержал с честью. И война же подтолкнула поэта к подлинному открытию России в качестве духовной родины, что, правда, произошло не сразу. И как не парадоксален этот факт, но путь поэта к глубинному открытию России, осознанию своего духовного родства с ней лежал через Африку.

Осмысляя свой жизненный путь с онтологических позиций, Н. Гумилев обращается к Библии и создает этапное произведение, поэму «Блудный сын», вошедшую в первую акмеистическую книгу стихов «Чужое небо» (1912 г.). Отступив от традиционного толкования библейской притчи, Н. Гумилев придает своему произведению глубоко личностное звучание. Художествен-ное открытие поэта состояло в приятии скитаний блудного сына как необходимости, позволяющей обрести дом Отца. То есть, в гумилевской интерпретации скитальчество блудного сына перерастает в паломничество. Допустив столь вольную трактовку традиционного сюжета ради утверждения личностного смысла, автор вплотную подошел к разрыву с символизмом. Следует упомянуть и тот факт, что чтение поэмы состоялось на заседании «Общества ревнителей художественного слова» в апреле 1911 г. сразу же по возвращении Н. Гумилева из Африки, и ему предшествовал рассказ о проделанном путешествии. Думается, в такой ситуации у присутствовавших слушателей не возникло сомнений, что библейский образ способствовал авторской самоидентификации.

Именно в Африке, как утверждает А. Ахматова, Н. Гумилев искал заветную «золотую дверь», а затем отказался от поиска [9, 223]. Е. Раскина объясняет отказ от поиска духовного центра в Африке тем, что поэт смог увидеть его в России, которая и становится для него той самой «золотой дверью, ведущей к Индии Духа» [8, 10]. То есть, на определенном этапе жизненного пути, Н. Гумилев обретает свою духовную родину в России, — при том, что его путь к дому лежал через разные страны и даже другой континент. В данном контексте можно сказать, что Блудный сын стал одним из стержневых архетипов личностного мифа автора. Обращение Н. Гумилева к библейскому протосюжету в целом ряде произведений отражает процесс обретения его лирическим героем личностной аутентичности.

Одно из лучших стихотворений поэта, в котором художественно осмысляются основные этапы его реальной биографии с ориентацией на библейский текст, – «Пятистопные ямбы», вошедшие в книгу «Колчан». В данном произведении путь лирического героя соотносится с судьбой таких культурных персонажей, как Дон Жуан, Синдбад, Вечный Жид, объединенных идеей вечного стремления, странствия. Христианский топос возникает в стихотворении с развитием темы любви и вины лирического героя перед возлюбленной («И ты ушла, в простом и темном платье,// Похожая на древнее Распятье»). С этой строфы автор буквально погружает нас в атмосферу русской действительности начала Первой мировой войны: «То лето было грозами полно,// Жарой и духотою небывалой,// Такой, что сразу делалось темно// И сердце биться вдруг переставало,// В полях колосья сыпали зерно, // И солнце даже в полдень было ало» [1, 179]. Н. Гумилев выражает здесь один из важнейших, личностно переживаемых смыслов сложившейся культурно-исторической ситуации: участие в войне стало для него не только испытанием воли и мужественности, но и следованием внезапно открывшейся судьбе.

И в реве человеческой толпы,

В гуденье проезжающих орудий,

В немолчном зове боевой трубы

Я вдруг услышал песнь моей судьбы

И побежал, куда бежали люди,

Покорно повторяя: буди, буди [1, 180].

Нужно сказать, что в военных стихах Н. Гумилева долгое время видели по большей части проявление его широко известных монархических взглядов. Упрощенное толкование этого пласта лирики в русле «ура-патриотических» настроений, не преодолевающее границ традиционного для автора конквистадорства и любви к риску [7, 114-115], можно объяснить лишь забвением православных смыслов, представлявших для русской ментальности незыблемую ценность.

Адекватную оценку национально-религиозному компоненту военного цикла стихов Н. Гумилева дала Е. Раскина. По мысли исследовательницы, пространство России в поэтическом мире Н. Гумилева сопровождалось «сближением мотивов духовного странствования и духовного воинствования» [8, 9]. Ссылаясь на архивные материалы П. Лукницкого (воспомина-ния В. К. Шилейко), Е. Раскина называет «Лествицу» Иоанна Лествичника в качестве источника гумилевского понимания ратного дела в согласии с православной традицией — как духовного воинствования [9, 10]. Н. Гумилев, действительно, неоднократно подчеркивал священность ратного подвига, возможного лишь с Божьего благословения («И воистину светло и свято// Дело величавое войны,// Серафимы, ясны и крылаты,// За плечами воинов видны» [1, 172]).

Сочетание мотивов странствия и духовного воинствования прослеживается и в упоминавшихся выше «Пятистопных ямбах». Странствие как самоцель постепенно перерастает для лирического героя в духовное странствие-паломничество, одним из этапов которого становится война. Цель такого духовного пути сформулирована автором в последней строфе:

Есть на море пустынном монастырь

Из камня белого, золотоглавый,

Он озарен немеркнущею славой.

Туда б уйти, покинув мир лукавый,

Смотреть на ширь воды и неба ширь…

В тот золотой и белый монастырь! [1, 180]

Топос, венчающий в произведении духовный путь лирического героя (золотой и белый монастырь) предстает знаком аутентичного модуса бытия. А интонация, на которой стихотворение неожиданно обрывается, вызывает у носителя русской культуры неизбежную ассоциацию, представляя параллель к пушкинскому «покою и воле».

Таким образом, хотя критики и писали после публикации «Колчана» в 1915 году, что «Русь пока не дается Гумилеву, «чужое небо» было ему свойственней» [10, 431], с позиций сегодняшнего исследователя представляется очевидным, что именно русская православная традиция во многом задавала устойчивый комплекс ценностей, прочно утвердившийся в сознании лирической личности поэта.

Одной из важнейших для данного комплекса ценностей, как уже было сказано, предстает идея духовного воинствования. В образе воина, защитника русской земли и веры в «Колчане» реализуется доминантная для всего творчества Н. Гумилева идея сильной личности. Комплекс духовных ориентиров и психологических проявлений, характеризующий образ лирической личности в «Колчане», указывает на сочетание идеала силы и мужественности с кодексом христианской нравственности. Подобное сочетание было свойственно средневековому христианскому рыцарству (видимо, неслучайно многие современники отмечали рыцарственность облика поэта), а также тому идеалу воина-защитника Руси православной, который был сформирован былинной традицией. Актуализация Н. Гумилевым данного среза русской культуры способствовала раскрытию национального и религиозного самосознания его лирической личности без погружения в рефлексию, что соответствовало поэтическим принципам акмеизма.

В книге «Костер» можно увидеть несколько стихотворений («Змей» и «Мужик»), ориентированных на былинную форму. Подбор лексики, былинная интонация, образ Вольги в последней строфе «Змея» активизируют этот литературный контекст. Однако в «Колчане» связь с былинной традицией не явлена эксплицитно. Этот пласт культуры, имманентный авторскому сознанию, проявляется в ценностно-смысловой ориентации лирической личности, унаследовавшей «кодекс русского “рыцарства”, православный этос богатырства» [6, 13].

В православную эпоху мифологический образ русского богатыря приобрел ряд устойчивых специфических черт, характеризующих его психологический облик и особенности поведения. Важнейшие из них – надежда на небесное заступничество, предварение и сопровождение подвига молитвой, отображающие «подчинение эпической мощи высшим христианским ценностям», а также «величавое благодушие» к врагу, отражающее синтез таких качеств, как «непобедимость богатыря и смирение христианина» [6, 8, 17].

Эти качества характеризуют и лирического героя книги Н. Гумилева «Колчан», в сознании которого также формируется представление о своем пути, об участии в войне как о следовании Божьему промыслу: его душа «глас Бога слышит в воинской тревоге// И Божьими зовет свои дороги» [1, 180]. А об отношении автора (и его лирического героя) к врагам ярче всего говорит финальная строфа стихотворения «Война»: «Но тому, о Господи, и силы// И победы царский час даруй,// Кто поверженному скажет: – Милый,// Вот, прими мой братский поцелуй!» [1, 172].

Из приведенных иллюстраций видно, что для самосознания лирической личности, воплощенной Н. Гумилевым в «Колчане», определяющим был комплекс христианских ценностей. Входила в данный комплекс и еще одна важнейшая категория православия. Это идея соборности, составившая в «Колчане» одну из смысловых доминант духовного мира лирической личности.

И. А. Есаулов, исследуя категорию соборности в русской литературе, писал о том, что акмеистам удалось вернуться к исконно православному пониманию соборности, в отличие от символистов, исказивших ее содержание [3, 278 – 287]. Литературовед справедливо заметил, что в согласии с православным ценностным комплексом, для акмеистов “преодоление символизма” – «это преодоление искушения возвыситься над миром и над другими, преодоление гордого “избранничества”», вырастающее в идею «приобщения к миру других», для них доминантную [3, 280, 281].

Учет данного момента позволяет сделать еще один немаловажный вывод. Приятие Божьего мира в его трехмерности, признание самоценности каждого явления и великого родства всего со всем в мире, потому что «перед лицом небытия» «все явления братья» [2, 7, 18], воспевание земной жизни, породившее своеобразную поэтику, ориентированную на передачу зрительных и тактильных ощущений лирического субъекта, не было связано у Н. Гумилева с гедонистическим мировосприятием. Мы можем наблюдать здесь момент значительного духовного прорыва, осуществленного акмеистами (О. Мандельштамом, Н. Гумилевым, А. Ахматовой) с ориентацией на русскую православную традицию. Так, в книге «Колчан» приятие мира как следование идее соборности обусловило специфику авторского понимания войны и судьбы России.

Война предстает в интерпретации Н. Гумилева общим делом русских православных людей. Показательно в этом отношении употребление местоимения 1-го лица множественного числа: «Мы четвертый день наступаем,// Мы не ели четыре дня»; «Господне слово// Лучше хлеба питает нас» [1, 191]. Лирический герой подчеркивает свою приобщенность к миру других людей. Песнь судьбы звала его туда, «куда бежали люди», – читаем в приводившемся выше фрагменте «Пятистопных ямбов». А в стихотворении

«Наступление» лирический герой в упоении восклицает: «Золотое сердце России// Мерно бьется в груди моей» [1, 192], – по сути, означивая момент полного духовного единения с родиной. Так, «золотое сердце России» и «золотой и белый монастырь» как ключевые образы книги «Колчан» способствуют развитию идеи соборности в качестве православного эквивалента искомой автором целостности, означивая аутентичный модус бытия лирической личности Н. С. Гумилева.

Подытоживая сказанное, отметим, что сознательное обращение Н. Гумилева в 1910-е годы к русской православной традиции, с присущим ей устойчивым комплексом ценностей, способствовало формированию в его поэзии образа сильной и цельной лирической личности, в которой современники угадывали автобиографические черты. Сохранение национальной и религиозной идентичности было значимым событием духовной жизни поэта, стремящегося к обретению подлинности существования.

___________________________

ЛИТЕРАТУРА

1. Гумилев Н. Сочинения: В 3т. – М., 1991. – Т. 3.

2. Гумилев Н. Сочинения: В 3т. – М., 1991. – Т. 1

3. Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. – Петрозаводск, 1995.

4. Зобнин Ю. В. Творчество Н. С. Гумилева и православие. – Автореф. дис. … доктора филол. наук. – СПб., 2001. – 25 с.

5. Михайлов А. И. Николай Гумилев и Николай Клюев // Н. Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. – СПб., 1994. – С. 55 – 75.

6. Николаев О. Р., Тихомиров Б. Н. Эпическое православие и русская культура (Материалы к постановке проблемы)// Русская литература. – 1993. – № 1. – С. 3 – 20.

7. Павловский А. Николай Гумилев // Вопросы литературы. — 1986. – № 10. – С. 94 – 131.

8. Раскина Е. Ю. Мифопоэтическое пространство поэзии Н. Гумилева. – Автореф. дис. … канд. филол. наук. – СПб., 2000. – 16 с.

9. «Самый непрочитанный поэт» Заметки Анны Ахматовой о Николае Гумилеве. Публ., сост. и прим. В. А. Черных // Новый мир. — 1990. — № 5. – С.219 – 223.

10. Эйхенбаум Б. Новые стихи Н. Гумилева // Н. С. Гумилев: pro et contra. – СПб.: РХГИ, 1995. – С. 428 – 432.

Статья опубликована: Национально-культурный компонент в текстах мировой литературы. – Одесса, 2004. – С. 151 – 159.