ПАЛЛАДА БОГДАНОВА-БЕЛЬСКАЯ (1887-1968)

Она была знаменита
Анна Ахматова

Я у нее встречал богему, — тех
Кто жил самозабвенно-авантюрно.
Игорь Северянин

      Серебряный век и ту его ауру, которая так привлекает нас нынешних, создавали не только «мэтры» и «зубры» литературы, живописи, театра вроде Блока, Малевича, Мейерхольда, Карсавиной. Тот пряный аромат, исходящий от этой эпохи, во многом связан с персонажами второго и даже третьего плана, ныне почти или полностью забытыми, либо известными только специалистам. Но серебряный век не был бы серебряным веком без бывшего завхоза Московского Художественного театра, а в дальнейшем организатора знаменитой «Бродячей собаки» (как, впрочем, и «Привала комедиантов», и «Странствующего энтузиаста») «доктора эстетики» Бориса Пронина. Или музы нескольких великих поэтов Нины Петровской — Ренаты из «Огненного ангела». Или «пропагандиста» русского искусства барона Коки Врангеля с его неизменным моноклем.
И как тут обойти вниманием еще одну особу — «демоническая женщину» богемного Петербурга, завсегдатая уже упомянутой «Собаки» — знаменитую Палладу Богданову-Бельскую (она же — Гросс, она же — графиня Берг, она же — Пэдди-Кабецкая, и пр.) Это из-за нее стрелялись мужчины, это она «босиком танцевала стихи Бальмонта», это у нее увел Всеволода Князева Михаил Кузмин. Это про ее «непристойный альбом» ходили слухи по Петербургу. Это ей посвящены строки Северянина

      Это ее все тот же Кузмин в своих «Плавающих-путешествующих» вывел под именем Полины Аркадьевны Добролюбовой-Черниковой, в которой соединялись «святые куртизанки, священные проститутки, непонятые роковые женщины, экстравагантные американки, оргиастические поэтессы», при этом язвительно заметив, что родителями такой женщины могли бы быть разве что «сумасшедший сыщик и распутная игуменья».
Но родилась Паллада Олимпиевна 1 (13) января 1887 г. в семье военного инженера генерала О. Старынкевича. Во время учебы на высших курсах будущая царица богемы сблизилась с эсерами, стала любовницей одного из них, Е. Сазонова, но сбежала из дома и обвенчалась с другим, вскоре казненным С. Богдановым. От Сазонова у Паллады родились близнецы Эраст и Орест. (От последнего мужа у нее был еще один сын — Эрнест Гросс).
В 1911 г. Богданова, взявшая себе в качестве сценического псевдонима вторую фамилию — Бельская, закончила театральную студию Н. Евреинова.
Квартира Богдановой-Бельской на Фонтанке была своеобразным салоном, где собирался весь богемный и около цвет Петербурга.
Свои поэтические опыты Паллада опубликовала в изящно оформленном сборнике «Амулеты» (1915), вызвавшем весьма резкую критику в отношении как стихотворных размеров, так и тем ее стихов.
В журнале «Аргус» Богданова-Бельская вела рубрику «горячих советов о красоте дамам и джентльменам».
Все это было… Было до революции…
А после, еще не оправившись от попытки отравиться из-за несчастной любви, больная и нищая Паллада пробирается в Крым. В 1918 г. она вновь пытается вернуть утраченное, стать прежней, «роковой» Палладой, в стенах ялтинского «Кафе поэтов». Но ненадолго…
В 1920-1930-х годах жила в бывшем Царском Селе, затем перебралась в Ленинград. В этом городе, с которым ее столько связывало, в котором «от легкой жизни» когда-то многие «сходили с ума», она и умерла 19 июля 1968 г.
Оказавшись в эмиграции, Георгий Иванов, грустя об ушедших временах, не забыл и ту, о которой часто, хотя и с иронией, вспоминал в своих мемуарах, написав:

СТИХИ

Не подниму свою вуаль,
Для поцелуя губ не покажу,
И перчатка моя узка ль,
И жмет ли больно пальцы, не скажу.

Сегодня вам не разгадать
Сквозь светлую вуалевую тень,
Зачем мне так хотелось спать,
И почему томит сегодня лень.

Коснетесь вы моей перчатки,
Пытливо взглянете в глаза, но жаль:
Вам так и не решить загадки,
Сквозь светлую, как облако, вуаль.
1913 г.

Ты так изысканно-изнежен,
Когда целуешь пальцы рук моих,
И в мадригале ты небрежен,
И даже льстив в признаньях глаз одних.

И я порою вспоминаю
Тебя, кавалерийского певца,
И ту перчатку сохраняю,
Что раз коснулась твоего лица.

Я знаю, ты всегда спокоен
И горд, что на плечах твоих мундир,
И так доволен тем, что строен,
Столичных женщин молодой кумир.

Ты так изысканно изнежен,
Всегда, везде желанный кавалер.
Прости, коль будешь ты рассержен,
Узнав, что описал тебя Мольер.

Пусть никто не видит, как надену шляпу,
Как пред зеркалом закутаюсь в меха.
И, пожав котенку «Принцу» нежно лапу,
Выйду на Фонтанку встретить жениха.

Пусть никто не видит, как прожду напрасно,
Как я буду мерзнуть в шелковом манто,
Как из глаз моих польются слезы страстно
В миг, когда с другой проедет он в ландо.

Пусть никто не слышит, как вода в Фонтанке
Вдруг плеснет привычно, задрожав слегка.
Только станет грустно маленькой служанке
Ждать меня напрасно дома до утра.
1914

О милая, о родина моя, Варшава!
Я взята в плен твоей красивостью и солнцем.
В созвучиях столиц отдельная октава,
Томишь мечту забитым траурно оконцем.

О паны гордые и трепетные панны!
В мазурке мчась, как принцы и принцессы сказки,
Вы свято помните прадедовские рамы
За чарою вина, в любви и нежной пляске.

И отрешась от всех жестоких обвинений,
Провозглашаю тост, чтобы разбить молву.
За родину одну, за наш единый гений,
Мой тост за двух сестер — за Вислу и Неву!

Пред алтарем светильник жертвенно зажгла,
Но пред тобой склонила я колени,
Я богу моему молитвы вознесла,
Но лишь к тебе ведут меня ступени.
1913, озеро Сото

Не я ли с необычным мне смиреньем,
Без ропота, с покорностью к вам шла?
Внимая вашей лжи, с таким терпеньем,
Не я ль служанкой вашею была?

Не я ли жажду вашу утолила
Последней чашею моих страстей,
И с затаенной ревностью следила,
Чтоб взгляд с моим не встретился ничей?

Но если вам уже не мил мой дар,
И если вас уж больше не дурманит
Искусство всех моих любовных чар,
Пусть ваша смерть мне насмерть сердце ранит.
1913

Я не хочу писать стихами,
Я не умею,
Я лишь скользну по ней глазами,
И покраснею.
Она любви случайной муза,
Я — переписчик.
На ней мила из кружев блуза
И узкий лифчик.
Не буду я писать стихами,
Раз нет таланта.
Я искушу ее губами,
Дождавшись фанта.
Она поймет и мне ответит
Своим согласьем.
Амур для нас стрелу наметит,
Сведет участьем.

«За что? — она спросила Бога, —
В удел мне тернии, в удел мне кровь?»
— «За то, что было слишком много,
Тех, кто желал узнать с тобой любовь».

— «За то? — она сказала нежно, —
Тогда, Господь, брось больше терний мне,
Чтобы могла я безмятежно
Грешить, все зная, и в предсмертном сне!»